Лазарев. И Антарктида, и Наварин
Шрифт:
— Утонули, — равнодушно промолвил Лазарев и провел жену на палубу.
Дело забылось, но близкие люди, то ли Корнилов, то ли Истомин, помнили. Снарядили водолаза, отыскали часы и вернули владелице. Любящий муж пыхтел, вычерчивал по памяти образец часов, хотел заказать новые в Англии. Неожиданно сзади тихо подошла и обняла его жена. И вдруг сверкнули часы… Муж разнял объятия, жена испугалась — глаза его метали искры негодования.
— Откуда часы?! Как ты смела просить!
— Михаил Петрович, я никого не просила, мне их принесли домой.
— Кто?!
Теперь возмутилась Катенька и отрезала:
— Об этом не допытывайся, не скажу…
Но тут же смягчилась, уговорила супруга не предавать дело огласке, обещала впредь такого не допускать. Вообще она не питала особой страсти к приобретению дорогих безделушек. Зато детскую увлеченность чтением перенесла и в семью. Французские романы и русская поэзия пополняли богатую библиотеку Лазарева.
Насколько был Лазарев суров к непорядочности, настолько неравнодушен был к чужой беде.
Когда-то, в молодые еще годы, при постройке «Азова» в Архангельске подружился с капитаном 2-го ранга К. Сошлись близко, коротали вдвоем вечера. Как-то разговорились о смысле жизни, непредсказуемости судьбы человека. Дали друг другу слово: «Если в будущем кто-то из них обзаведется семьей и покинет этот мир до срока, взять на себя заботу о близких».
Несколько лет назад он узнал о том, что его друг скончался, а семья осталась без средств в Астрахани. Сына товарища определил в Морской кадетский корпус, а дочь, при содействии Меншикова, зачислили в Смольный институт. Жене помогает деньгами…
В последние годы, наблюдая близко жизнь городского «низшего сословия», все чаще размышлял Лазарев о судьбе крестьян, вспоминал свою владимирскую деревеньку. Знал, что крестьян там обирают, а вступиться за них было некому. Писал несколько раз губернатору, но ни одного ответа не получил. Думал нередко об извечной доле крепостных. «Обещание твое уведомлять иногда, что у вас предпринимается насчет мысли об освобождении крестьян, — просил Лазарев друга, — я приму с особой благодарностью».
Самоотверженно служили Отчизне матросы из крепостных. «Какие же подвиги способны свершать они, будучи вольными?» Не раз задавался он этим вопросом.
Крестьяне тоже знали тропу к своему благодетелю, не забывали его. Редчайший случай заслуживает особого внимания.
В тот самый год, когда Александр Герцен возвращался из владимирской ссылки, геодезисты инженерной команды «провешивали» шоссе между Нижним Новгородом и Владимиром. Протянулось оно и через земли лазаревской деревеньки с названием Объезд. Деревенский староста Гаврила Федотов просил владельца имения помочь ему. Первое — «кто и как возместит потерю отобранной у крестьян под шоссе пахотной и сенокосной земли в длину до 400 и в ширину до 50 саженей». Но не это главное, Лазарев в письме владимирскому губернатору Ивану Каруте пишет: «Другая жалоба старосты моего в том, что какой-то инженерный офицер, находясь в Гороховецком уезде при проводе шоссе, в проезд свой через деревню мою бил его, Федотова, за то, что он не имел при себе запасных лошадей; когда же староста по уходе того офицера со двора запер ворота, то офицер бросил кол в окно избы Федотова и ушиб им двухлетнего сына его; о чем староста мой жаловался г. исправнику, но удовлетворения не получил.
Доведя до сведения Вашего Превосходительства о сей последней жалобе моего старосты, я покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, не откажите мне в одолжении приказать расследовать этот случай, и если показание справедливо, то мерами власти Вашей оградить крестьян моих от подобного насилия».
«Эка важность!» — наверняка ответил Гавриле полупьяный исправник, мало ли холопов он сам ездил по морде каждодневно. Но тут происшествие выходило из ряда вон. За холопа вступился не простой потомственный дворянин, а кавалер многих орденов, генерал-адъютант и вице-адмирал, вхожий в царские покои. И таки справедливость восторжествовала. Оценили и стоимость земель, разыскали и обидчика, поручика Баранова, которого подвергли «теперь за это строгому выговору». По николаевским временам эпизод небывалый…
Ступив на севастопольский берег, Лазарев спешил на строительство своего детища — здания Морской библиотеки. Он давно сам взялся за дело, денег на постройку новой библиотеки царь не дал. Тогда на собрании офицеров он предложил отчислять от заработка по два процента, и почти все одобрили начинание. Самыми ревностными учредителями новой библиотеки стали Корнилов, Нахимов, Матюшкин, Истомин.
На собрании комитета директоров Морской библиотеки обсуждались портреты на барельефах нового здания, предложенные петербургским скульптором Рамазановым.
Выступал Лазарев:
— Прежде капитана Кука справедливость требует изобразить предшествовавших ему русских мореплавателей Беринга и Чирикова, которые первыми разрешили задачу, что материки Азия и Америка разделяются проливом. — Лазарев повернулся к Матюшкину: — Они же, помните, первые открыли и северо-западные берега Америки. После следует изобразить капитана Кука и потом опять русских адмиралов Сарычева, Крузенштерна, Лисянского…
Лазарев взял со стола лист ватмана с эскизом.
— Адмиралов Чичагова, Ушакова и Сенявина нельзя исключить из числа сподвижников русской славы на море, и мне кажется, лучше убрать бюст Елизаветы Петровны, а вместо Грейга подписать имя Спиридова, как командующего тогда флотом.
Увлечение морской службой подвигло Лазарева и на воспитательную стезю. Со времени службы на «Крейсере» старался он окружать себя единомышленниками, преданными морскому делу. Не остудило в нем эту страсть и высокое положение на Черном море. Он не только присматривался к корабельным офицерам, а и сам во многом помогал им стать настоящими морскими волками.
Не раз бывая у своего закадычного друга Алексея Шестакова, смотрел на его мальчишек, знал, что отец твердо решил отдать их в Морской корпус. Но там дела шли неважно, особенно у старшего Николая. Лазарев забрал его на флот, несколько лет возился с ним, переводил с корабля на корабль к лучшим офицерам, то к Панфилову, то к Корнилову. Дело доходило до гауптвахты. Портили человека дурные привычки. В Петербурге пристрастился он к картам, кутежам. В Севастополе не вылезал из долгов.
Лазарев, присмотревшись, выразил Шестакову свое мнение — большая доля вины здесь Крузенштерна, который не привык трудиться по воспитанию кадет. «За все это можешь благодарить образователя — немца, бабу слабую, бездушную, бесхарактерную».
За младших сыновей адмирал взялся решительно. Среднего Шестакова — Ивана, отчисленного из Морского корпуса Крузенштерном за строптивость — решил с гардемаринами без разрешения начальства играть комедию Грибоедова «Горе от ума», — назначил под опеку Нахимову, Путятину. Почти шесть лет крейсировал у берегов Кавказа, обстрелялся, возмужал, сдал экзамен на мичмана. Нынче Лазарев определил его к себе поближе, в адъютанты, на год-два, присмотреться. У третьего сына — Дмитрия — служба тоже не ладилась. Отец, Алексей Шестаков, как-то удивился терпению Лазарева. «Ты спрашиваешь, — ответил ему верный друг, — за что я так расположен к тебе? Ответ — за то, что вместе кашу ели, и на будущее прошу об этом не напоминай».