Лазоревая степь (рассказы)
Шрифт:
— Ну, как, дорогой хозяин, доволен работой?
— Доволен, доволен и чему доволен?… — гнусавил Захар Денисович. — Молотьбы пропасть, а рабочие по нонешним годам вовсе не такие, как до войны были. Усердия нету, вот оно што! Взять вот хоть бы мово Федьку, — жрать-то он мужичок, а работать мальчик. Все дело на хозяине, а ему деньги плати бог знает за што.
Федор искоса глянул на мать, она заискивающе и жалко улыбалась. Хозяйка нарочно отставила подальше от нее чашку с кашей, на самый край сдвинула хлеб. Федор видел, что
— Работать они мальчики, — хихикая повторил хозяин (выражение это, как видно, ему понравилось), — а уж исть му-жич-ки!..
Фрол метнул взгляд на бледное лицо Федора, и губы его дрогнули.
— Это ты про кого же говоришь? — сухо спросил он.
— Вообче.
— То-есть как это вообче?
Фрол отложил ложку и слег над столом. Прижмурив глаза, он упорно глядел в переносицу хозяину и сжимал и разжимал кулаки.
— Вообче про рабочих, — не замечая придирки, самодовольно проговорил Захар Денисович. Рабочие за соседними столами, чуя назревающий скандал, перестали гомонить и прислушались.
— А если я тебе, гаду, за такие слова по едалам дам? — громко спросил Фрол. Хозяин оробел: выпучив глаза, он молча глядел на потное и рассерженное лицо зубаря.
— Как это?.. — выхаркнул он под конец.
— Хошь попробовать?.. Так я могу!..
— Ты гляди, брат, за такие выраженье сразу в милицию!..
— Што-о-о?..
Фрол шагнул из-за стола, но машинист удержал его за руку и с силой посадил на скамью.
— Выражаться тут нечево!.. — опамятовавшись, бубнил Захар Денисович.
— Тут и выражаться нечево, а морду твою глинобитную исковырять, как пчелиный сот, вот и все!.. — гремел расходившийся зубарь. — Ты не забывай, подлюка, што это тебе не прежние права! Я на тебя плевать хочу! И ты не смей смываться над рабочими! Не я на месте этого Федора, а то давно бы из тебя душу вынул!.. Рад, што попал на мальчишку и кочевряжишься? Знаем вас таких-то!.. Што прикусил язык?.. Цыц!.. Нынче исправнику не пожалишься!.. Я в Красной армии кровь проливал, а ты смеешь над рабочими смываться!?..
— Замолчи, Фрол, ну, прошу тебя, замолчи!.. — тряс машинист рукав морщеной гимнастерки.
— Не могу!.. Душа горит!..
Хозяин присмирел и свел разговор на урожай, на осеннюю запашку. Машинист, до этого молчавший, чтобы сгладить впечатление, произведенное скандалом, охотно поддерживал разговор. Захар Денисович неожиданно сделался ласковым и предупредительным до приторности. Щедро угощал рабочих, под конец даже Федору сказал:
— Ты чево же, брат Федя, без хлеба ишь? Хозяйка, отрежь ему краюху!.. Хлеба у нас теперя, бог даст, хватит.
Федор отдвинул черствую краюху и в ответ на недоумевающий взгляд хозяина ответил, кривя губы:
— Хлеб у тебя горький!..
— Правильно! — стукнул кулаком зубарь и вышел из-за стола следом за Федором. Рабочие поднялись за ними охотно и дружно.
Захар Денисович, багровея и моргая глазами, перебегал от одного стола к другому, визжал пронзительно:
— Што ж вы, братцы?.. Ишо каша молошная есть!.. Хозяйка, живо мечи все на стол!..
— Благодарствуем за хлеб-соль! — насмешливо сказал чей-то голос.
Утром не дожидаясь завтрака, мать Федора засобиралась уходить.
— Может, передневала бы? — нехотя спросил Федор. Он почему-то ощущал непреодолимый стыд за себя, за хозяина, за мать, за всю жизнь свою, такую безрадостную и постылую. Поэтому ему было совершенно безразлично, останется ли мать на день или нет, несмотря на то, что еще вчера он ощущал при встрече с ней такую огромную солнечную радость.
После всего происшедшего было бы лучше остаться одному со своими мыслями, с своим негодованием и озлобленностью против этого мира, где не у кого найти защиты, не у кого спросить совета и не от кого дождаться теплого слова участия.
Мать тоже спешила уйти. Ей тяжело было глядеть на сына и еще тяжелее было встречаться за столом с ненавистными, собачье-жадными глазами хозяев, провожавшими каждый кусок.
— Нет, сынок, пойду уж я… Свидимся как-нибудь.
— Што ж иди, — безучастно проводил Федор.
Попрощались. Федор вспомнил, что у матери нет на дорогу харчей.
— Погоди, мама, пойду спрошу у хозяйки, может, хоть меру хлеба даст. Хозяин денег не платит, хлеба возьму вщет жалованья… Продашь…
Хозяйка на просьбу Федора взяла ключи от амбара и пошла, не сказав ни слова. Отмыкая замок спросила:
— Мешок есть?
— Есть.
Федор, растопырив мешок, глядел в сторону, на коричневую стену закрома, заплетенную затейливым кружевом паутины, хозяйка из неполной меры скупо цедила неочищенную с озатками пшеницу.
Скрипнула дверь. Животом вперед втиснулся хозяин, кинул жене:
— Ступай в дом! — и мелкими шажками подошел к Федору. Тот, бережно опустив мешок, прислонился к стенке закрома. Ждал.
— Ты што же это? — кривляясь, засипел Захар Денисович, — хлебец получаешь?..
— Получаю.
— Рабочих смущать! Смуту заводить! Хозяина в собственном доме за тебя чуть в морду не бьют, а ты мой хлеб… хлеб мой берешь… А?..
Федор молчал. Хозяин, меняясь лицом, подступал к нему все ближе и вдруг заикаясь, пронзительным дискантом крикнул:
— Вон из моего двора!.. Вон, сукин сын!..
Федор левой рукой поднял мешок и шагнул к двери, но хозяин петухом налетел на него, вырвал из рук мешок и, широко взмахнув рукою, звонко ударил Федора по лицу.
Желтые светлячки зарябили перед глазами. Багровый гнев помутил рассудок и текучим свинцом налил руки… Качнувшись Федор схватил одной рукою ожиревшее горло хозяина, другою, сжатой в кулак, с силой ударил по запрокинутой голове.