Лазоревый петух моего детства (сборник)

Погодин Радий Петрович

Двор опустел…

Ухнула подворотня, эхо поднялось по водосточным трубам, запуталось на чердаке в паутине.

Во двор из окна лестничного спрыгнул Аркашка.

— Рыжая! — заорал он.

И когда его голос смешался с уличным шумом, стал незаметным звуком в общем грохоте улицы, на сцену вышел шут (дядя Шура). Он давно стоял где-то сбоку. Был он в обыкновенном костюме, какой все мужчины носят, в брюках и в пиджаке, и галстук на нем темно-красный.

Шут поиграл на своей балалайке. Что-то грустное поиграл, словно холодным ветром по осеннему

лесу. Потом позвал:

— Аркадий, поди-ка сюда.

Аркашка приблизился к нему с опаской.

— Ну, чего?

— Ты отличник?

— Отличник.

— Изложи свое отношение к рыжим.

— Я же вам излагал, — пробурчал Аркашка, прикрыв уже упомянутое место ладонями.

— Изложи публике.

— Дядя Шура, бабушка считает, что в нашем доме спокойнее, когда вы на работе, особенно когда на гастролях.

— Передай ей привет. Излагай, публика ждет. Как ты относишься к рыжим?

— Дядя Шура, бабушка говорит — хорошо бы вам ожениться. Вы, наверно, питаетесь всухомятку.

— Передай ей спасибо. Что ж ты не излагаешь?

Аркашка засопел всеми дыхательными отверстиями, потупился, втянул голову в плечи.

— Дядя Шура, я знаю, куда вы ходите. Она крючками торгует.

— Что?!

— Я случайно узнал, дядя Шура.

— А ну, марш домой! Иди играй на рояле!

Трень-брень.

Шут струны подергал невесело, поиграл маленечко для себя. Потом голову поднял и заговорил:

— Я хочу извиниться. Может быть, некоторые особо высокочтимые зрители усомнятся в моем рассказе. Скажут, мол, рыжая девчонка — частный случай. И почему рыжая? Разве мало у нас блондинов, брюнетов, шатенов и прочих?.. Много. Они тверды и проворны… — Шут легонько провел по струнам. — Я извиняюсь. Нам придется продолжить о рыжей девочке, хотя, конечно, это есть частный случай.

Трень-брень.

Картина четвертая

Дворничиха отомкнула дверь бабушкиной квартиры. Ввела Ольгу в комнату.

— Тут твоей бабки дом. Сиди в уюте, дожидайся ее.

— Спасибо. — Ольга села на стул у дверей, рюкзак положила к ногам.

— Клаше скажешь, что это я тебя запустила, Даша. Для твоего возраста — тетя Даша. Ну, сиди. Экая закусочка возбудительная! — Дворничиха оглядела стол, уставленный едой, отщипнула виноградину и ушла.

Комната у бабушки мало сказать замечательная — чудесная комната. Солнце в ней — как в аквариуме. Воздух свежий, тополем пахнет. Слышно, как воробьи на дворе пищат, как на соседней улице трамвай ходит. Слышно, как этажом ниже шипят оладьи на сковородке.

Ольга встала осторожно, сняла шубу и положила ее рядом со стулом на пол. Стул в крахмальном халате. Он похож на больничную строгую няню.

Ольга прошлась по комнате — руки за спину, чтобы случайно не задеть чего, не нарушить порядка.

— Ой как, — сказала она. — Не то что у нас. Будто собрались важные господа и все друг на друга не смотрят. Наверное, каждый считает себя красивее другого. Господа, помиритесь. Вы все ужасно красивые. Господин

стол, можно вас потрогать немножко? Спасибо. — Ольга провела по столешнице пальцем. Стол завизжал.

— У вас неприятный голос, господин стол, — сказала Ольга. — Вы недотрога. — Она отошла от стола к дивану.

— Доброе утро, господин диван. Как вы спали? Во сне вам, наверное, снятся окорока. Нет, нет, не свиные… Вы хотите, чтобы я попробовала, какой вы упругий? — Ольга тихонько села. Покачалась. Диван издал вздох. — Не любите, — сказала Ольга и сделала стойку на голове.

— А бабушка плачет, — послышался голос от двери.

Ольга упала на пол от неожиданности. В дверях стояла бабушка и в самом деле плакала.

В голубом платье, в синей шерстяной кофте, она напоминала волну с седым гребнем. В руках бабушка держала сумку и пластмассовый обруч.

— А бабушка плачет, — повторила она сквозь слезы, вытерла глаза уголком косынки и присела на краешек стула. — Бабушка руки ломала. Даже по радио розыск объявляли.

— А я здесь, — сказала Ольга. — Можно я тебя поцелую?

Бабушка принялась обнимать Ольгу:

— Внученька, красное солнышко. Как ты там без бабушки жила? Ласочка моя. Девочка… — Потом бабушка сказала совсем другим голосом: — Наказывала я своей дочке, предупреждала: не выходи замуж за этого… — Бабушка потрогала Ольгины волосы, вздохнула. — И волосики у тебя вроде потемнее были. Надо же, девчонку крохотную, сосунка невидящего утащить куда Макар телят не гонял, где не то что люди — дерево стоящее не приживается. Говорила я своей дочке, предупреждала… Я ж тебя, внученька, больше десяти лет не видела. — Бабушка снова пустилась обнимать Ольгу, целовать и разглядывать. — Выросла-то! А изменилась! Мимо бы прошла, не узнала. А твои родители без мозгов, мазурики. Девчонку одну в самолете направили. А кабы самолет-то разбился?

Ольга не удержалась, прыснула в кулак.

— Смеешься? Вся в своего батьку. Нахалка. Смейся, смейся над бабушкой!

Ольга посерьезнела, задумалась.

— За что ты так не любишь отца?

— А за то, что он… курам на смех. И что в нем моя дочка нашла? Ни кожи, ни рожи. Ведь с ним по улице пройти совестно. Тьфу, какой рыжий.

— Бабушка…

— Я ж ведь не про тебя говорю. Ты девочка, не виноватая. А он мужик. Тьфу. И надо же, уродился.

Ольга отщипнула виноградину. Бабушка спохватилась — принялась хлопотать вокруг внучки:

— Ты голодная, Оленька. Ты ешь, кушай. Попробуй-ка… Или этого. Ветчина свежая. С жиром-то не бери. С жиром пускай гости едят. Ты постненького, повкуснее.

— Я подожду, — сказала ей Ольга. — Я в Архангельске завтракала.

— Я тебе конфеток дам. Виноградцу поешь… На вот, я тебе подарок купила — хупалку. Сейчас все ее крутят. Как мартышки, виляют задом. Смотреть тошно.

Ольга взяла обруч. Сказала спасибо и медленно пустила его вокруг талии.

Бабушка разложила на столе конфеты, которые вытащила из сумки, печенье и села к столу, примеряясь, как будет беседовать с гостями.