Лазурный берег
Шрифт:
— Так, может, девчонок подтянуть? — предложил Серов.— Стресс снимешь.
— Ты мне еще в бордель предложи!..— огрызнулся Троицкий.
— В бордель не стоит,— серьезно ответил Серов.— Опасно.
— Скоро мы тоже без таблеток никуда,— снова шепнул Диме Николай.— Пора сваливать, пока не поздно...
— Пробегусь все-таки,— решил Троицкий и затрусил по набережной.
«Мыла Марусенька белый пупочек...»
Охранники медленно побежали, за ним.
И сразу увидели возникшего из-за пальмы мужчину
Сергей крикнул: «Ложись», толкнул шефа на землю. Дима и Николай в два прыжка оказались рядом с убийцей, завернули ему руки, перед этим врезав в пах.
Из пистолета выскочил флажок.
— Реклама фильма, Демьяныч,— хмыкнул Серов.— Парни, отпустите этого придурка. Руку ему не сломали?
— Похоже, сломали,— мы же не думали...
— И правильно сделали! — злорадно хихикнул Троицкий.— Жаль что не обе. Реклама, бля, остроумная. Будем считать, что и мы свой фильм... прорекламировали.
Анри спешил к фестивальному Дворцу, когда зазвонил его мобильник.
— Да? Напали на рекламного человека? Зачем? Сломали руку? Зачем? Ах, говорили по-русски...
Анри нажал отбой, остановился и задумался.
Устриц Егорову несли так долго, что он весь извелся. Рогов и Плахов успели выпить свой кофе и отошли от кафе к тротуару. Купили с лотка и с удовольствием стрескали по хот-догу. Рогов, впрочем, с меньшим удовольствием: ему не давал покоя курс евро к рублю.
— Сосиска в булке — четыре шестьдесят! Сто шестьдесят один рубль!.. С ума сойти можно! Это ж полтора килограмма колбасы!..
— Смотря какой,— возразил Плахов.
— Хорошо, килограмм!
— Ты еще в третью «Балтику» переведи...
— И переведу!.. Шесть бутылок, Игорь!.. На весь отдел!
— Ладно, не шуми...
— А чего бы мне не шуметь? У меня сейчас в Синявино посевная! А я тут болтаюсь... как круассан в проруби.
— Пошли лучше глянем, как у Егорова с моллюсками дела...
Перед Егоровым стояла тарелка с устрицами и стакан чая. Устрицы шли туго. Во-первых, с трудом отдирались от раковины. Во-вторых, плохо лезли в горло. Егоров, морщась, запихнул в себя четвертую. А впереди еще восемь.
Вспомнился анекдот про нового русского и его бывшего однокурсника, ныне нищего: «Я не ел пять дней».— «Ну и зря. Надо себя заставлять...»
— И как, Сергей Аркадьевич? — Рогов скорчил сочувственную физиономию.
— Что-то не очень,— признался Егоров.— Может, несвежие?..
— Их же не на завтрак едят,— заметил Плахов.
— Что делать? — философски заметил Егоров.— Надо успеть попробовать. Вдруг нас к обеду выселят.
Пятая устрица оказалась совсем невкусной. Кислые какие-то. Точно: несвежие.
— Лягушек тоже будете?
— Лягух я и дома могу, если захочу. У меня в Удельном прямо за домом лужа, так их там сотни. Поют по вечерам. Заслушаешься!..
В эту лужу Егоров тоже недавно угодил, как и в болотце на заливе. Гулял с болонками и оступился. Тогда и заметил сколько там лягушек: целый взвод из-под ноги выскакал.
Сил на устриц больше не было.
Дурят трудовой народ.
Сговорились — и делают вид, что вкусно. Невозможно, чтобы это кому-нибудь всерьез нравилось.
Егоров отодвинул тарелку и допил чай.
— Вы тут доедайте, если хотите, а мне в одно место надо сходить. Встретимся в час на пляже. Доедайте, доедайте,— разрешил он,— не пропадать же добру...
Отдуваясь, Егоров двинул в сторону Дворца.
— Попробуешь? — спросил Рогов.
— За Егоровым доедать?..—брезгливо посмотрел Плахов на коллегу.
— Ну они же каждая в своей скорлупе... Не интересно устрицу попробовать?
— Нет. Ты давай, если хочешь.
Рогов взял устрицу и задумчиво повертел в руке:
— Чего только природа не удумает... — Положил обратно на тарелку: — Ладно. Мне бы чего попроще. Троицкого поймать. Или еще по сосиске, Игорь?..
— Устриц жрете? — рядом возникла неожиданно растрепанная фигура Тимофея Пастухова.
— Так, балуемся... — смущенно сказал Рогов.— Ты не хочешь?
— Мне это хавало морское — во где сидит,— с неожиданной злобой сказал путешественник.—А сейчас снова в океан на три месяца...
— Понятно,— кивнул Плахов,— Слушай, Тимофей, а ты сейчас занят?
— Нет, гуляю. А что?
— Покатаешь нас? Нужно сплавать в одно место...
Фестивальный Дворец окружен толпой круглосуточно. Во всяком случае, ранним утром и поздним вечером толпа налицо, и создается впечатление, что и на ночь эти люди никуда не уходят, в надежде что какая-нибудь подгулявшая звезда захочет прошвырнуться по красной лестнице при свете луны.
Стоять часами, визжать при виде звезд (которых при таком скоплении зевак и увидишь-то в лучшем случае краем глаза), с ничтожным шансом на автограф и без всякого шанса попасть на сеанс,— этого Егоров не понимал. Он был человеком дела.
Приехать в Канны — и не посмотреть кино?
Егоров бы себя уважать не стал...
Поторчав в толпе с четверть часа, Сергей Аркадьевич вычислил профессиональным взором нужного человека: патлатого арабского юношу в футболке с серебристыми иероглифами и с кольцом в носу. Вытащил из кармана русско-французский разговорник, похлопал юношу по плечу, отозвал в сторону. Бодро сказал «бонжур». Это слово он знал без разговорника.
— Бонжур,— подозрительно глянул араб.
— Я есть русский турист,— старательно прочел Егоров из книжечки.