Лазурный берег
Шрифт:
На парус села чайка. Бессмысленно повертела клювом. Чайке наплевать, что станет с яхтой. Затони она сейчас, чайка равнодушно проводит ее в пучину и полетит дальше...
На окраине Канн Плахов набрел на небольшой рыночек, где торговала семенами пожилая арабка. Покупателей, впрочем, не было, и арабка громко тараторила по-своему с более молодой соплеменницей.
Укутанные в черные платки, обе они были похожи на больших нахохленных птиц.
Плахов попытался обратиться по-английски — арабки не поняли и знаками предложили самому порыться в лотке. Игорь присел на корточки, стал перебирать пакетики. С одной стороны, удобно: на каждом пакетике нарисовано то, что в результате из семян вырастет. Наглядная картинка. С другой стороны, поди пойми без опыта, что именно нарисовано. Как выглядит та же валериана, которую нашел в основе питерского бальзама Жора Любимов? Или корень петрушки?.. Кому-то, может быть, и известно, но Игорю — точно нет.
Одно растение показалось, впрочем, знакомым. Кажется, это был хрен. Что ж, это был не самый плохой вариант.
— Хрен? — зачем-то спросил Плахов у арабки, понимая, что она его не поймет.
Та рассеянно кивнула, не прерывая разговора.
Плахов взял пару пакетиков, а мобильный телефон Троицкого аккуратно засунул в глубь лотка.
Операция завершена — больше спецсвязь не понадобится.
Больше всего снега было разложено на площади в старом городе. И фонтан был задрапирован в белоснежную ткань. «Деда Мороза не хватает,— подумал Игорь.— Что же, надо найти Рогова, порадовать семенами...» Подумав, Плахов оторвал от пакетиков этикетку с изображением хрена.
Подтверждая свою мысль, что Канны — большая деревня, Рогов на пару с Вазгеном тотчас появился из дверей парфюмерного магазина.
В руке он держал флакончик духов. Еще раз открыл, понюхал. Обеспокоенно повернулся к Вазгену:
— А это точно Франция? — Заметил Плахова: — Глянь, духи дорогие жене купил, думаю — а не подстава?
— Вах, зачем подстава, да! — возмутился Вазген.— Честь фирмы, лицо города, центральная площадь, клянусь Араратом! Если бы во французских магазинах можно было продавать поддельные армянские духи, ты думаешь, Вазген их не продавал бы, нет? Он бы продавал их, да! Вазген не дурак, он все узнавал, но во французском магазине запрещено продавать поддельные армянские духи!
— Здесь не Апрашка, Вась,— напомнил Плахов.
— Как же, не Апрашка... А где Егорову фальшивый билет впарили?
— Ну,— неопределенно протянул Плахов.— Билет-то с рук, а здесь магазин!
— И что он, в полиции сейчас, ваш герой Егоров, нет? — поинтересовался Вазген.
— Пока да,— кивнул Рогов.— Разбираются там...
— Сложный комбинация вы развернули, клянусь Араратом! Если бы в мое время в Ростове милиция могла делать такую комбинацию, я не стоял бы тут перед вами в этом земном раю и не помог бы вам в вашей комбинации, да!
— Лишь бы сахар успел растаять... — вздохнул Рогов.
Кристину снег среди лета не удивил. Мысли ее были далеко — подумаешь, снег!
Увидев сугробец, Кристина слепила в ладони снежок. Подумала, как скоротечна жизнь человеческая. Вчера была весна, все цвело и пело, потом лето благоухало запахами и искрилось красками, а тут раз — и все, выпадает снег, наступают последние холода и пора уступать дорогу молодым.
Кристина как-то успокоилась. Настроилась на философский меланхолический лад.
Размахнулась как следует и запустила снежок по высокой траектории в толпу у фестивального Дворца.
— Подлинный диалог культур все равно невозможен,— объяснял телеведущий Шалашов розовощекому киноведу Коле, который почтительно внимал мэтру,— Русский кинематографист не поймет французского, русский милиционер — французского полицейского... Даже домохозяйки друг друга не поймут. Слишком велика разница воспитания, менталитета, образа жизни... Любой диалог — это всегда всего лишь два диалога. Ты задаешь вопрос, а получаешь...
Кристинин снежок приземлился тотчас на макушку интеллигентного телеведущего.
На допрос еще и Хомяк заявился. Вот где довелось встретиться лицом к лицу. Не утоп, подлец. Или все-таки Ихтиандр, или у него, у Троицкого, подручные — мешки с дерьмом. Растеряли квалификацию, греясь в Португалии.
Хозяин кабинета, толстый комиссар, ничего не говорил, слушал с непроницаемым лицом, вертел в руке матрешку.
Троицкий еще не терял надежды что-то объяснить:
— Да мы не знали, что вы полицейские! — возбужденно обращался он к Егорову и Пересу,— Не знали! Это ошибка! Клянусь!.. Нам сказали, вы киллеры!
— Это я-то киллер?! — нахмурился Егоров.
— Да-да. По кличке Хомяк.
— Хомяк?! — Егоров сделал вид, что оскорблен. Черт побери, даже жалко, что этот спектакль заканчивается. Хотя ладно, хватит. И так чуть не потонул сегодня. Пусть заканчивается.
— Хомяк! — шумел Троицкий.— Ученик Солоника и этого... Сосульки.
Егоров поперхнулся. Про Сосульку он здесь услышать не ожидал.
— Кто сказал? — спросил Анри.
— Менты! — воскликнул Троицкий.— Пардон, милиционеры из Питера. Плахов и этот, как его... Лосев... Лосиная фамилия... Рогов!
— Врете, Троицкий! Они уже три дня как дома,— злорадно усмехнулся Егоров. Он обязательно запомнит про «лосиную» фамилию Рогов. Мужикам в главке должно понравиться.
— Значит, кто-то по их документам,— замялся Троицкий.— Фотки, короче, на ксивах были такие же, как на рожах. Накапали, что меня заказали. А вы — исполнитель. Вы же сами по телефону мое убийство обсуждали!.. И встречу около маяка назначили. И винтовка снайперская была... И матрешки...
Комиссар поставил матрешку на стол, ничего не сказал, строго глянул на Троицкого.