Льды возвращаются (с илл.)

Казанцев Александр Петрович

Однако не скрою, я хотела, исступленно хотела, чтобы оно погасло по воле этого огромного, сильного человека, расчеты которого смелее, выше, важнее расчетов всех окружающих его людей.

Сергей Андреевич был озабочен, хмур. Я будто снова и снова слышала его слова об атомной бомбе, сброшенной в Африке. Все мы читали об атомных бомбах, привыкли их ненавидеть, но кто из нас мог представить их себе, во всем ужасе!..

Буров догонял нашу движущуюся вышку. Я старалась не отстать от него. Казалось, что силы мои

сейчас кончатся... Я ждала, когда ко мне придет второе дыхание. Я сказала себе, что должна... должна бежать... и от этого зависит что-то самое важное...

Когда мы наконец достигли центрального поста управления установкой «Подводного солнца», мне показалось, что я упаду и умру. Так ведь и полагалось марафонскому гонцу.

И я упала, вернее, села в снег.

Ни мамы, ни академика здесь не было. Они ушли на берег смотреть, как тают льды. Я не могла идти дальше. Сергей Андреевич пошел вперед.

Я сидела в сугробе и безучастно смотрела на появившуюся вдали вышку излучателя. Мы с Буровым здорово обогнали вездеход!..

Когда я немного отдышалась, Буров с мамой и Овесяном уже возвращались на пост управления. Не замечая меня, они продолжали спор, видимо начатый на берегу.

– Вы безумец, Сергей Андреевич, простите за откровенность, – слышала я голос мамы. – Как у вас поворачивается язык предлагать академику уничтожить весь его труд последнего времени!..

– Но ведь вы не верите, Мария Сергеевна, что я могу потушить «Подводное солнце».

– Не верю.

– Так проверьте.

– Кажется, это единственное, чего я не желаю проверять.

– Слушай, Буров, – сказал Овесян. – Ты понимаешь, на что замахиваешься? Я рапортовал... В Арктике праздник...

– А в Африке всенародный траур.

Ни мама, ни Овесян ничего не ответили.

– Поймите, – продолжал Буров, – нет времени проводить мелкие опыты. Нужен сразу грандиозный размах. Только такой масштаб может сделать нашу работу практической. Разве не этого вы всегда хотели, Амас Иосифович?

– Зачем моими словами играешь? – рассердился Овесян.

– Неужели я должен был тайно подкрасться к берегу и погасить ваше «Подводное солнце»?

– Кому только могло это прийти в голову! – в ужасе воскликнула мама.

Я невольно съежилась в своем снежном убежище.

– Амас Иосифович, дорогой наш академик!.. Вы только представьте, во имя чего мы это сделаем, ради чьего спасения!.. Вот вы ужаснулись, что я мог пойти на научный разбой...

– Недостойно это...

– Я переборол себя. Я не своевольничал, я пришел к вам. Неужели же вы... Неужели вы не поймете, что должны мы сейчас вместе сделать?

– Это ты зря, Буров. Зачем митинговать? Кроме того, риск мой не так велик. У тебя может ничего не выйти.

– Должно выйти. И не только здесь. Везде должно выйти. И с вашей помощью.

Вездеход,

буксировавший наш ажурный излучатель, подошел совсем близко.

– Я настаиваю на решающем опыте, чтобы остальные сорок девять тысяч девятьсот девяносто девять опытов были не нужны, – заключил Буров.

– Подумать только, сколько затрачено на «Подводное солнце»! И все это теперь!.. – почти в отчаянии воскликнул Овесян.

– Важно не сколько израсходовано, а сколько будет сбережено... и спасено, – ответил Буров.

– Он меня подведет! Честное слово, подведет под монастырь! – крикнул Овесян.

Я больше ничего не слышала из их разговора. Они все пошли навстречу вездеходу. Я видела, что из его кабины высунулась Елена Кирилловна.

И тут я подумала: а вдруг ничего не выйдет и наш излучатель не создаст субстанции, не погасит ядерных реакций, подумала, что ни Овесян, ни мама ничем не рискуют, рискует только один Буров.

Я еле дотащилась до вездехода. Про меня все забыли. Елена Кирилловна пошла навстречу Бурову, который все еще ходил с Овесяном. Не знаю, что они еще обсуждали.

Я замерзла и забралась в кабину механика, который ушел на пост управления. Я считала, что Буров и Елена Кирилловна все-таки придут сюда.

И они пришли. Буров говорил:

– Он не мог поступить иначе. Я уважаю его.

– А я уважаю вас, Буров, – сказала Елена Кирилловна.

– Он оказался выше самого себя, выше старой своей позиции. Он рискует всем, что им сделано. Так мог поступить только подлинный ученый.

– Я уверена в вашем торжестве, Буров. Остались считанные минуты.

– Но я не хочу торжествовать с горечью в сердце, Лена... Я хочу в эти последние минуты, чтобы вы простили меня...

– Буров! Буров! Не надо...

– Нет, надо, Лена! Я не хочу никакого торжества, если не буду знать... что ребенка, которого ты родишь, ты будешь считать нашим. Разве я люблю тебя меньше оттого, что ты ждешь ребенка?

У меня сердце переворачивалось от этих слов. Я не знала, куда деваться, а он продолжал:

– Это будет наш ребенок, наш... Кто бы ни был его отцом. Я буду любить, как только способен любить свое дитя.

Елена Кирилловна усмехнулась.

– Лучше займемся излучателем, Буров. Надеюсь, что в своем замысле вы меньше ошибаетесь.

– Что вы хотите сказать?

– Я только ваша помощница, Буров. И я замужем.

Я похолодела: она замужем.

– Кто он? Где он? – спросил Буров.

– Если бы я знала! – вздохнула Елена Кирилловна.

И тут послышался голос академика:

– Эй, на излучателе! Где же вы там? Давай к берегу! Направляйте луч на северо-северо-восток.

Овесян как-то удивительно привычно командовал теперь проведением диверсии против «солнца», которое сам недавно зажег ценой таких усилий.