Лебединая песня
Шрифт:
Сомс и Вэл остолбенели. Наконец Вэл сказал:
— А какая у меня гарантия, что твои сведения стоят пятьдесят фунтов или хотя бы пять?
— О, что я знаю, что твой жеребенок болен.
Как ни мало был Сомс знаком с миром скачек, он все же понял силу этого аргумента.
— Ты хочешь сказать, что знаешь, где моя конюшня протекает?
Стэйнфорд кивнул.
— В университете мы были друзьями, — сказал Вэл. — Чего ты ожидал бы от меня, если бы я располагал такими же сведениями о твоей конюшне?
— Дорогой Дарти, величины несоизмеримые.
Избитые фразы вертелись на языке у Сомса. Он проглотил их. Что толку разговаривать с таким типом!
— Пятьдесят фунтов — большие деньги, — сказал Вэл. — Твои сведения действительно ценны?
— Да, клянусь честью.
Сомс громко фыркнул.
— Если я куплю у тебя эту течь, — продолжал Вэл, — можешь ты гарантировать, что она не обнаружится в Другом месте?
— Мало вероятия, чтобы у тебя в конюшне оказались две трубы с течью.
— Мне и в одну не верится.
— Одна-то есть.
Сомс увидел, как его племянник подошел к столу и стал отсчитывать банковые билеты.
— Сначала скажи мне, что ты знаешь, и я заплачу тебе, если найду, что твои сведения правдоподобны. Имя твое упомянуто не будет.
Сомс увидел, как томные брови поднялись.
— Я доверчивый человек, Дарти, не то что ты. Дай расчет конюху по фамилии Синнет — вот где твоя конюшня протекает.
— Синнет? — сказал Вэл. — Мой лучший конюх! Чем ты можешь доказать?
Стэйнфорд извлек грязный листок почтовой бумаги и протянул его Вэлу. Тот прочел вслух:
— «Серый жеребенок болен, все в порядке — в Гудвуде ему не быть». Все в порядке? — повторил он. — Так, значит, он это подстроил?
Стэйнфорд пожал плечами.
— Можешь ты мне дать эту записку? — спросил Вэл.
— Если ты пообещаешь не показывать ему.
Вэл кивнул и взял записку.
— Ты знаешь его почерк? — спросил Сомс. — Очень это все подозрительно.
— Нет еще, — сказал Вэл и, к ужасу Сомса, положил в протянутую руку пачку банкнот. Сомс ясно расслышал легкий вздох облегчения. Вэл вдруг сказал:
— Ты с ним сговорился в тот день, когда заезжал ко мне?
Стэйнфорд чуть заметно улыбнулся, еще раз пожал плечами и повернул к двери.
— До свидания, Дарти, — сказал он.
Сомс раскрыл рот. Так реванш окончен! Он ушел!
— Послушай, — сказал он. — Не выпускай же его! Это чудовищно!
— Ой, до чего смешно, — сказал вдруг Вал и захохотал. — Ой, до чего смешно!
— Смешно, — проворчал Сомс. — Куда идет мир, не понимаю.
— Не горюйте, дядя Сомс. На пятьдесят фунтов он меня обчистил, но за такое не жаль и заплатить. Синнет, мой лучший конюх!
Сомс все ворчал.
— Совратить твоего работника и тебя же заставить платить за это! Дальше идти некуда!
— В том-то и прелесть, дядя Сомс. Ну, поеду домой я выгоню этого мошенника.
— Я бы, на твоем месте, не постеснялся сказать ему, откуда мне все известно.
— Ну, не знаю. Ведь Стэйнфорд еле на ногах держится. Я не моралист, но думается мне, что свое слово я сдержу.
Сомс помолчал, потом искоса взглянул на племянника.
— Делай как знаешь. Но не мешало бы его засадить.
С этими словами он прошел в переднюю и пересчитал зонты. Все были целы, он взял один из них и вышел на улицу. Его тянуло на воздух. Если не считать истории с Элдерсоном, он сталкивался с явной бесчестностью не часто и только у представителей низших классов. Можно оправдать какого-нибудь бродягу, или даже клерка, или домашнюю прислугу. У них много соблазнов и никаких традиций. Но чего ждать от жизни, если даже на аристократа нельзя положиться в таком простом вопросе, как честность! Каждый день приходится читать о преступлениях, и можно с уверенностью сказать, что на одно дело, которое доходит до суда, десятки остаются нераскрытыми. А если прибавить все темные дела, что творятся в Сити, все сделки на комиссиях, подкуп полиции, торговлю титулами — с этим, впрочем, как будто покончено, — все мошенничества с подрядами... Прямо волосы дыбом встают!
Можно издеваться над прежним временем, и, конечно, наше время таит больше соблазнов, но что-то простое и честное ушло из жизни безвозвратно. Люди добиваются своего всеми правдами и неправдами, не желают больше ждать, когда удача сама придет к ним в руки. Все так спешат нажиться или прожиться! Деньги — во что бы то ни стало! Каких только не продают теперь шарлатанских средств, каких только книг не печатают, махнув рукой на правду и на приличия. А рекламы! Боже милостивый!
Эти мрачные размышления завели его в Вестминстер. Можно, пожалуй, зайти на Саут-сквер узнать, сообщила ли Флер по телефону, как доехала.
В холле на саркофаге лежало восемь шляп разных цветов и фасонов. Что тут еще творится? Из столовой доносился шум голосов, потом загудело кто-то произносил речь. У Майкла какое-то собрание, а в доме только что была корь!
— Что у вас тут творится? — спросил он Кокера.
— Кажется, что-то насчет трущоб, сэр; мистер Монт говорил, они собираются их обновлять.
— Положите мою шляпу отдельно, — сказал Сомс. — От миссис Монт было что-нибудь?
— Она звонила, сэр. Доехали хорошо. Собаку, кажется, тошнило дорогой. Упрямый пес.
— Ну, — сказал Сомс, — я пока посижу в кабинете.
Войдя в кабинет, он заметил на письменном столе акварель: серебристый фон, дерево с большими темно-зелеными листьями и шаровидными золотыми плодами — сделано по-любительски, но что-то есть. В нижнем углу надпись рукой его дочери:
«Золотое яблоко. Ф. М. 1926».
Он и понятия не имел, что она так хорошо владеет акварелью! Вот умница! И он прислонил рисунок так, чтобы получше рассмотреть его. Яблоко? Что-то не похоже. Совершенно несъедобные плоды и сияют, точно фонари. Запретный плод! Такой Ева могла дать Адаму. Может быть, это символ? Воплощение ее тайных мыслей? И, глядя на рисунок, он погрузился в мрачное раздумье, из которого его вывел звук открывающейся двери. Вошел Майкл.