Лебединая песня
Шрифт:
Стационарные и подвижные части пеленгации и подслушивания этого флота прикреплены ко всем штабам расположенных в Восточной Пруссии армий, корпусов, дивизий, крупных гарнизонов, а у РСХА — имперской службы безопасности Гиммлера — круглосуточно работают собственные части радиоперехвата. Данные пеленгации немедленно передаются по радио, телефону и фельдпочтой в штабы СС, полевой жандармерии и полицай-президиумы: «Рация русских шпионов-парашютистов только что засечена в районе деревни Едрайен на шоссе Гросс-Скайсгиррен — Лаукнен, в квадрате…»
Наутро
— Шнеллер! Скорее! Немедленно схватить русских шпионов под деревней Едрайен!…
Аня отключает питание, но капитан говорит, поглядев на часы:
— Постой, послушай-ка Москву!
В Тильзите и Инстербурге поднятые по тревоге эсэсовцы и фельджандармы уже заводят моторы грузовиков и мотоциклов, чтобы выехать на облаву под деревню Едрайен, а Аня настраивается на Москву, слышит знакомый голос Левитана. Глаза ее радостно блестят в темноте, и капитан, Шпаков и все ребята затаив дыхание нетерпеливо смотрят на нее, спрашивают, умоляют глазами:
— Ну что там, Аня? Не томи!
— Наши окружили немцев в Бресте! — скороговоркой выпаливает Аня, — Освободили Белосток!… И Шауляй! Шауляй — это в Литве, за Тильзитом! (Ребята радостно переглядываются, хлопают друг друга по плечам, по спине, тесней обступают Аню.) Освобождены Львов, Станислав, Перемышль!… Форсировали Вислу южнее Варшавы!…
Зина целует Аню в щеку.
— Спасибо, Анка! — громче обычного произносит капитан с такой благодарностью в голосе, словно Аня сама освободила все эти города. — Вроде как накормила и напоила! А теперь сматывай удочки!
Аня упаковывает свой «северок», а к леску у деревни Едрайен со скоростью не меньше ста километров в час мчатся два автофургона с радиопеленгаторными установками. На каждом, кроме водителей, — радисты-пеленгаторщики и автоматчики-охранники. Позади несутся, включив фары, мотоциклисты-эсэсовцы.
Крылатых быстрым шагом уводит группу к мосту. Через час, от силы — два сюда нагрянут немцы!… Тут не то, что в Белоруссии, где фрицы каждый божий день засекали десятки раций, но не могли и шагу ступить в партизанский край, пока не снимали дивизию-другую с фронта… Тут совсем не то.
— Ну, давай бог ноги! — бормочет Генка, выходя к опушке.
Скорей через мост!… Надо проскользнуть тихо, без шуму, чтобы и комар носу не подточил, — там, за шоссе, до самой «железки» совсем мало лесу. Если что случится — в перелесках не скроешься.
Наблюдатели на опушке — Овчаров и Целиков — докладывают:
— Все тихо. Ни души. Уже час, как проехала последняя фурманка.
Смутно темнеют каменные своды моста. Вода в лунном сиянии что кованое серебро. Аня вспоминает речушку Сещу, Десну-красавицу, дубовые уремы Ветьмы…
— Ложись! — вдруг шепчет капитан и, падая, рубит воздух рукой.
На шоссе, со стороны станции, вынырнули две темные фигуры.
Велосипедисты. Они не спеша катят к мосту. Это солдаты — пилотки, сапоги с широкими низкими голенищами, за плечами карабины. Какой черт их принес сюда? Почему едут так поздно по дороге в Лаукнен? Едут одни, за ними вроде никого нет…
— Шпаков, Мельников! — быстро шепчет капитан. — Овчаров, Целиков! Взять их! Без шума! Мы прикроем вас!
Группа захвата незаметно, стремительно и бесшумно выдвигается на указанную позицию. Четверка бежит вдоль опушки к ельнику у моста. Под ногами стелется мягкий мох.
Аня видит, как солдаты пересекают мост. Они едут совсем рядом.
Капитан, расставив локти, взводит автомат, ставит его на рожок. От черной стены ельника внезапно отделяется темная бесформенная масса. Она без звука перелетает через кювет и накрывает солдат. Напрягшуюся тишину взрывает вдруг надсадный, сверлящий уши крик. Крик ужаса. Он тут же обрывается. Капитан подползает ближе к опушке. Шаркнули кованые сапоги на шоссе, и все умолкает. Но через минуту слышится тяжелое, прерывистое дыхание, трещат сучья — группа захвата быстро приближается с пленными вдоль опушки. Впереди — Шпаков и Мельников волокут своего немца…
Капитан вскакивает. Приподымается с земли с пистолетом в руке Аня…
Из-за моста, раскалывая ночь, внезапно гремит залп. Стреляют из «шмайссеров» и винтовок. Разрывные визжат и рвутся, ударяясь о стволы и сучья сосен. Зеленые и красные трассеры прошивают черную хвою над головой. Сверху дождем сыплются иглы, ветки, кусочки расщепленной коры. Едко пахнет кордитом…
Первым падает капитан. Разведчики бросаются наземь за сосны, огонь автоматов заставляет немцев залечь. Но почему капитан упал как-то боком, задев сосенку, и лежит ничком, не двигаясь и не стреляя? Что с командиром? Что с тобой, Павел?… К нему подползает Шпаков. Аня трогает рукой еще теплое лицо.
Шпаков трясет капитана за плечо, поворачивает его на спину, расстегивает пальто — рубашка и пиджак залиты кровью.
Кровь бьет из раны тугими толчками… Пуля пробила грудь над самым сердцем.
У Ани перехватывает горло, когда она видит, как Шпаков быстро снимает с капитана полевую сумку.
— Возьми пистолет! — говорит он. — Отходи, ребята!
Аня подхватывает автомат, выпавший из рук капитана, сцепив зубы, бьет нескончаемой очередью по частым вспышкам выстрелов за мостом…
Последними, отстреливаясь, отползают Раневский, Зварика и Тышкевич.
Эта тройка знала капитана еще по Белоруссии…
Разведчики отходят, оставив на опушке двух убитых гитлеровцев.
Оставив навсегда капитана Крылатых. Хорошего, умного, смелого командира-разведчика, который так любил напевать песенку про темную ночь: «И поэтому, знаю, со мной ничего не случится…»
Зварика несет теперь автомат капитана. В диске было семьдесят два патрона. Диск расстреляла Аня. Ни одной пули не успел выпустить капитан Крылатых по врагу на своем четвертом задании…