Шрифт:
Глава 1
Чужой дом
Выживает не самый сильный и не самый умный,
а тот, кто лучше всех приспосабливается к изменениям.
На деревяшке двери лукаво поблескивал увесистый навесной замок кислотно-желтого цвета, словно старик Гэндальф со своим «ты не пройдешь».
Ночь. Безумно устал. Безлюдная сельская местность,
Здоровенный топор в моих онемевших руках разворачивается в таран. Стойка боком, плечом вперёд. Замах. Удар всем весом в район замка. Какая-то особо психованная скоба пролетела мимо лица. От усталости даже не моргнул.
Тьма в дверной проеме возвещает «входите», а все тот же замок задорно похлопывает по дереву. Микроаплодисменты.
Скрип, вваливаюсь, дыхание тяжелое. Сразу же захлопываю за собой дверь, рыскаю глазами. Какая-то массивная стойка для обуви. Подойдёт. Приваливаю дверь изнутри, опираю о ручку. Извлекаю руку из рукавицы, сухой шершавой рукой провожу по лицу. Пить. Из внутреннего кармана извлекаю изящную серебристую фляжку с размашистой гравировкой «Пугачёву от пацанов», в ней несколько глотков талого снега. Живём.
По ощущениям если на секунду остановлюсь, то усну. Или умру. Буквально.
Щелчок фонарика. Посмотрим куда меня привели пешеходные странствия. Одновременно сдвигаю шапку чтоб уши могли слышать дом, замираю, изучаю тишину комнат, медленно вдыхаю носом.
Почти два месяца от «старта» конца света. Человек, в том числе и я, стал как зверь, доверяет нюху, слуху, интуиции. Когда в помещении обитают люди — появляются запахи немытого тела, еды, источников огня, ощущение живого тепла. Изгоняется мертвый мороз и легкий привкус плесени во рту.
Мой внутренний следопыт считает, что жилище пусто, не обитаемо.
Что в наличии? Старый дом, здоровенный. Кирпич, штукатурка, рассохшееся дерево, блеклые обои в цветочек. От усталости голова соображает плохо, не берусь определить год постройки. Многие поверхности облупились и выгорели в серость. Это может быть как двадцать лет, так и сто. Впрочем, это не так уж важно. Вокруг меня длинная узкая «холодная». Входная дверь, к которой я привалился, примерно посередине. Отталкиваюсь от неё как ракета, уходящая к звездам, вхожу прямо. Каждый шаг дается с трудом.
Коридор. Налево — туалет и ванная (обе страшные, но мне как-то без разницы). Справа вместительная кухня, прямо аэродром.
— Ну, цивилизация, принимай блудного сына! — Звук моего собственного голоса в стенах чужого дома жалкий, каркающий, осипший.
Что мне нужно прямо сейчас? Еда, вода, тепло, лежанка. Важней всего тепло.
С домом повезло. В более новых газовые колонки, котлы. А здесь была старенькая металлическая, встроенная прямо в стену печь, которой, впрочем, давно не пользовались.
Разжигать сейчас? Вариант.
Как старый больной полубезумный старик, опираясь на топор, рыскаю по дому. Когда цель — выжить, всё становится ой как просто. Никаких трепыханий, сомнений, метаний. Ты просто делаешь всё, что требуется.
Громадина зала. Ковер на полу, ещё один на стене, висят две кабаньи головы с осуждающими выражениями морд. Кинескопный телевизор «рубин», направление кабанов — на телеэкран, как будто они его смотрят, полупустой сервант, шкаф-стенка, жутко потрепанный кожаный диван, два громоздких кресла, укрытых какими-то пыльными шкурами наподобие козлиных. Нетерпеливо сдергиваю, закидываю на плечо.
Ещё комната, спальня. Две кровати, шкаф, зеркальный потолок родом из девяностых, косметический столик, уставленный флаконами неизвестного содержания. На подоконнике стеклянная ваза с высохшими «в гербарий» цветами. Воды, даже замерзшей, в вазе нет.
Снова коридор. Ага, лестница вверх, под ней здоровенный прямоугольный люк в подвал, захламленный каким-то коробком.
Отфутболиваю коробок, ожидаю, что люк окажется заперт и неподъёмен. А нет, вполне себе. Тяну ручку, тут даже некий щелкающий механизм помогающий поднять. Приличная деревянная лестница, любовно покрытая лаком, ведет вниз.
Нюхаю воздух, спускаюсь, свечу фонарем. Отщелкиваю механизм, закрываю люк в подвал. Не люблю оставлять за спиной распахнутые двери (пусть даже и горизонтальные).
Подвал размером в половину дома, заштукатуренные стены, какой-то стол, полностью занятый разнообразным барахлом. Верстак с примитивными инструментами. Прохожу чуть дальше. Ещё одна комната. Газовый котёл, слегка гудит порывами ветра. Значит — труба до крыши. На полке старенький телевизор, пыльный диван, столик, заставленный рыбацкими причиндалами в стадии ремонта, пустые банки из-под пива «халзан», две массивные парафиновые свечи в стаканах, засохшие рыбьи потроха, кости, ошметки шкуры с чешуей.
Так. На остатках мозга пытаюсь подумать. Снега в этой местности метра два навалило. В подвале по ощущениям теплее, значит, грунт не промёрз, опять-таки подвал капитальный, «утоплен» на пару метров.
Поводив глазами, нахожу пустую коробку с надписью «Почта России». Приземляю фонарик на полку. Размашисто сгребаю в коробок барахло со стола, оставляю только свечи. А есть ещё?
На одной из полок помятая упаковка ароматических свечей-таблеток с запахом иланг-иланг. Вытряхиваю. Три штуки. Живём. Расставляю, достаю из кармана зажигалку. Пальцы не слушаются. Упорно пытаюсь разжечь, обжигаю кожу, морщусь, но продолжаю. Разжигаю две большие свечи и три «таблетки». Отодвигаю столик подальше к стене. Проверяю две соседние комнаты. В одной стоит советская стиральная машинка с вертикальной загрузкой, на стене висят две рабочие зимние куртки с надписью ОАО «Дзержинское Оргстекло», которые я немедленно реквизирую. Вторая — склад с хламом. А нет, вот банки с каким-то содержимым. Огурцы, компоты, варенья. Потом посмотрю. Есть запасы, уже повезло, круче, чем в лотерее выиграть.
Диван не раскладывается, ещё и короткий. Похрену.
Заваливаюсь на него как тюлень. Старые пружины мужественно скрипят. Если банки не замерзли, значит в подвале около нуля, «минуса» нет. Ворчу, скидываю обувь, носки тут же одаряют душещипательным ароматом. Проверяю стопы на предмет обморожения. Ну, боль они вполне себе чувствуют, а вот цвет не очень красивый. Обкладываюсь пыльными шкурами, куртками, бросаю взгляд на свечи. Надеюсь, через щели и трубу газового котла есть вентиляция и не врежу дуба от нехватки кислорода. Рюкзак за диван. Приобнимаю топор, проверяю пистолет и мгновенно проваливаюсь в сон. Как последний негаснущий пиксель — мысль о том, что двери в подвал не запер на какой-нибудь засов.