Лед и пепел
Шрифт:
— Джейн, Гуго и я. Что делать? Прислугу нанять не можем, а внука на день отдаем в детский пансион при поселке. Это стоит шесть долларов в неделю. А в воскресенье малыш с нами.
Мистера Кинли интересовала жизнь и быт наших рабочих, система оплаты, заработок рабочих советских судоверфей, порядок отпусков, медицинская помощь, пенсия за выслугу, за увечья. Он был поражен, когда узнал, что медицинская помощь у нас бесплатная и на время болезни сохраняется средний заработок.
— Мне хочется вам верить, но такое в моей голове не укладывается! Этого не может быть! Ведь одни роды моей дочери обошлись нам в семьсот долларов! А вы говорите, у вас бесплатно, да еще платят по среднему! Прямо фантастично!
— Папа, один наш сотрудник показывал
— Джейн, что ты говоришь? — испуганно перебил ее отец. — Где ты видела этот журнал?
— Как вы с Гуго всего боитесь! Если бы этот журнал был антиамериканского направления, его бы не продавали! — запальчиво ответила Джейн.
Гуго молчал, но по глазам было видно, что он сочувствовал жене. Однако страх потерять работу, дом, автомашину, все с таким трудом приобретенное, делал его осторожным.
Мистер Кинли, чтобы замять неприятный ему разговор, наполнил стаканы виски и сказал:
— Вы, представители великой страны, принесли нам через океан приветствие своего народа. Ваш полет — это визитная карточка вашего государства. Общая опасность объединила нас. За разгром нацизма, за счастье рабочего класса!
Обед приготовил Гуго, и был он по–настоящему домашним. Гуго улыбался, довольный, что мы по достоинству оценили его творчество. Непринужденно сыпались взаимные вопросы. Анатолий Маслюк еле успевал переводить. Гуго восторгался мужеством Одессы и Севастополя. На вопрос Виктора, когда американцы будут бить Гитлера, сержант, смущаясь, ответил:
— Матросы и офицеры — хоть сейчас, но высшее командование говорит, что армия еще не готова. Надо серьезно готовиться, переходить на новую технику, обучать призывников. Мы понимаем, как тяжело сейчас Красной Армии. Ваша страна залита кровью, враг уже под стенами Москвы, а мы… только готовимся! — с болью говорил сержант Гуго, «средний» американец.
Так было везде. В гарнизонах, на заводах, военно–морских и воздушных базах. Солдаты, рабочие, моряки — все искренне сочувствовали нам, переживали и рвались биться с гитлеровцами, рука об руку с советскими людьми. Но, увы, какие–то скрытые пружины удерживали Америку от решительных действий.
Вечером, за ужином, метрдотель объявил по радио на все залы ресторана, что «Король мороженого» в честь прилета советских летчиков собственноручно изготовил торт и сейчас произойдет церемония вручения этого произведения кулинарного искусства русским.
Раскрылись парадные двери на кухню, и официанты выстроились в две шеренги, образуя живой коридор. В дверях показался сам «Король мороженого», одетый в костюм XVIII века, с огромным посохом–жезлом. Он ударил им трижды в пол, и под звуки нашего марша «Все выше и выше…» из дверей выехал стол с огромным тортом–глобусом, над полюсом которого, среди льдов океана, летел наш гидроплан с красными звездами на серебряных крыльях. Под гром аплодисментов и крики приветствия Присутствующих в зале стол с тортом был поставлен перед нами. Вдоль экватора шла надпись по–русски: «Да здравствует дружба двух великих народов! Смерть фашизму!»
Не без смущения мы поднялись со своих мест.
— Смотри–ка, замороженная планета! — усмехнулся Иван.
— Давай, командор, принимай дар и что–то скажи, со всех залов собрались, — шепнул я.
Черевичный лукаво блеснул глазами.
— Экипаж советских полярных летчиков весьма тронут этим холодным, но сладким подарком известного вам миллионера. Мы надеемся, что скоро не сахарные, а настоящие боевые самолеты, управляемые американскими летчиками, в едином строю с нами будут громить гитлеровские банды. Приглашаю всех присутствующих отведать это чудо кулинарного мастерства.
Пока переводчик пересказывал речь Черевичного, метрдотель огромным ножом ловко разрезал глобус на множество кусков, разносимых тут же официантами по столам, а самолет на большой тарелке поставил нам на стол.
Ужин затянулся. Мы выслушали много добрых пожеланий. И если среди этой массы людей были и недруги, то никто из них не осмелился сказать что–либо против.
Шли дни. Мы продолжали знакомиться с городом и его жителями. Нам нравилась высокая трудовая дисциплина американцев и умение работать, но многое было и не по душе. Всюду какие–то дополнительные налоги: за переезд моста — плата, за покупки в магазинах товаров, кроме их стоимости, — плати налог десять процентов в пользу мэрии города. Книги очень дорогие, раз в шесть дороже, чем у нас. Мясо, куры, фрукты, овощи внешне очень красивые, словно с натюрмортов фламандских художников, но менее вкусные, чем наши. Все это оттого, объяснил нам наш знакомый метрдотель, что фрукты, овощи выращиваются на химии. Куры, как только вылупятся из яиц в инкубаторе, сидят безвыходно в клетке, на химическом питании. Мяса у них много, а вкуса у мяса нет. Хлеб до голубизны белый, пружинит как каучук, хлебом и не пахнет. Через день, наведываясь на свой самолет, мы с наслаждением ели наши консервы с размоченными черными сухарями…
Главное же — прошло уже более двух недель после нашего прилета, а мы все сидели в Сиэтле. Фронтовые сводки, публикуемые в американских газетах, склонных к преувеличению, были безрадостными, а наши газеты «Правда» и «Известия» хотя иногда и продавались в киоскам, но были месячной давности. Настроение наше падало, встречи, поездки, посещение увеселительных заведений, кино, Луна–парка, спортивных состязаний — все осточертело. Неоднократные и прямые намеки американских офицеров, что Красная Армия уничтожена и что нам придется искать у них убежища, вызывали раздражение. И только скупые, полные суровой правды сведения о действительном положении на фронтах, получаемые нашим посольством, поддерживали в нас желание жить и бороться, безгранично верить в скорый перелом в нашу пользу.
Журналист Пауль О'Нейм в газете «Сеатлс пост» тогда писал: «Вера советских летчиков в победу над гитлеровской армией абсолютна. Но это не самурайство, а какая то особая уверенность в своем народе, правительстве, партии. И в то время, когда нацистские дивизии подходят к Москве, русские летчики спокойно рассуждают о своем возвращении на Родину. Где они черпают это бесподобное, полное благородства мужество? Какие матери могли родить таких сыновей и какие силы выпестовали их?!»
И наконец, 17 сентября, из Вашингтона пришло «добро» на вылет в Москву. Приняв на борт специальный груз, 19 сентября мы стартовали из Сиэтла по маршруту: Ситка — Кадьяк — остров Святого Лаврентия — Анадырь — Архангельск — Москва. Нас провожала многолюдная толпа. На бетонной площадке у спущенных на воду гидросамолетов собрались работники нашего посольства, горожане, моряки, солдаты, офицеры На берегу стояла целая вереница автофургонов всевозможных фирм, представители которых с целью рекламы совали нам в самолет всевозможные образцы изделий и товаров Наш посол Константин Александрович Уманский, приехавший из Вашингтона, напутствовал нас. Речь эта была напечатана во всех американских газетах — «Советский посол проводил своих соколов для защиты Москвы», «Красные орлы вылетели для победного боя», «Сыны и дочери Америки, учитесь мужеству у советских летчиков, стартовавших к стенам окруженной Москвы»
Последние объятия, рукопожатия — и мы на своих рабочих местах Сложен и тяжел был обратный путь, но 20 сентября, под вечер, мы уже были на родной земле Анадырь, темный, заснеженный, казался нам землей обетованной. Чувство радости охватило нас. Как опьяневшие, ходили мы по родной нашей земле, и впервые я почувствовал, как же велика она, наша советская земля, и как далеко еще до Москвы
В Архангельске в Штабе противовоздушной обороны мы узнали, что Москва разрешает прилет только до 14 часов 22 сентября в семь часов утра мы стартовали на Москву. Весь путь шли на бреющем полете, скрываясь в неровностях рельефа, — трасса была под ударом фашистских истребителей.