Лёд
Шрифт:
За каминным экраном, в кресле, обложенном мохнатыми шкурами, отдыхал князь Блуцкий-Осей. Он читал газету, по-птичьи щуря глаза за овальными стеклами.
Отполированный пол резко отражал звук каждого шага. Невольно ускорило, ставя ноги тверже, в ровном ритме. Унтер шел впереди. Несколько господ в мундирах повернулось, не прерывая дискуссии. Лица разогретые, вспотевшие, усища и бакенбарды насторожены, ордена, погоны, аксельбанты…
Никогда еще я-онотак сильно не чувствовало себя поляком.
— A-а, наш Венедикт Филиппович, молодец!
Гусарский капитан отошел от стола, раскрывая широкие объятия, развевая ментиком. Я-оновежливо поклонилось ему, но это его не остановило: по-медвежьи облапал, стиснул, просопел в ухо какие-то непристойности — ага, видно, что еще не пришли в себя после нашей ночки! это ж не каждый способен всю ночь ебаться! так ведь и Лидия, ведь чудо, а не девочка, а? Тшшш, шшш, нужно! Обязательно! Следует!
— Так вы и с капитаном Фреттом знакомы, — кисло заметил князь со своего кресла, с гневным шелестом складывая газету.
— Ваше Высочество!
— Ха-ха, знакомы, знакомы! — Гусар, по-видимому, был в самом прекрасном настроении из всех собравшихся; румянец и порозовевший нос указывали на то, что он либо только что вернулся с мороза, либо, несмотря на дообеденное время, уже успел пропустить пару-тройку стаканчиков.
— Капитан, — продолжил князь, совершенно не говоря громче, так что пришлось подойти к нему и к камину; жаркая волна ударила в правое ухо, я-онопочувствовало, словно в него хлестнули кипятком. — Капитан, хотя я и могу согласиться, будто это может и не слишком заметно…
— Ваше Высочество весьма милостивы! — смеялся усатый вояка.
— Капитан пользуется моим бесконечным доверием. Капитан… — тут князь Блуцкий прикрыл глаза, сдержал дыхание, пошевелил челюстью туда-сюда, и только после этого продолжил: — …человек чести и служака. Вы понимаете?
— Да.
Тут он кивнул скрюченным артритом пальцем. В чем же заключается их странная власть, так что наименьший жест они тысячекратно множат в его значениях, так что можно читать их полностью, как живые светени — дрожание губ, незавершенное моргание, дыхание, вот, палец? Я-оноприблизилось. Показалось, будто бы князь желает что-то сказать, приватно, шепотом, как было в обычае у его супруги; но он только прищурил глаза, приглядываясь из-за выпуклых стекол, в которых металось отражение высоких языков пламени. Наглядевшись, он раздраженно махнул.
— Поляк, не поляк — замерзло.
Я-оноотступило.
Тем временем, среди чиновников вспыхнула ссора, они начали перекрикивать друг друга через стол, бросаться бумагами, включился и седой полковник, кто-то зацепил и сбил на пол поднос с графином, тот с грохотом раскололся.
— Измена! — хрипел полный чиновник в мундире Министерства Зимы. — Измена, предательство!
Его вывели из залы.
Князь поднялся на нот, подошел к графу Шульцу, начал в чем-то убеждать, размахивать перед носом генерал-губернатора тем своим кривым пальцем. Я-ононасторожило уши.
— …императорского милосердия. Вам следует научиться дипломатии, мой граф, искусству вести переговоры и беседы. Насилием еще ничего в мире не было решено.
Граф поглядел на него словно на сумасшедшего, но весьма быстро покрыл отразившуюся на лице не слишком-то лестную мысль нейтральным выражением вежливого внимания; его отьмет не изменился ни на йоту.
— Ваше Высочество, должно быть, ошибается. Все, что в мировой истории было сделано, решено, решалось с помощью огня, меча и пороха. Дипломатия приходит на помощь, когда не хватает силы; тогда она дает время, но проблем не решает. Если бы мы могли спихнуть японцев в океан, Вашему Высочеству не пришлось бы ехать договариваться с ними.
…Только хватит уже об этом. Вы же прекрасно знаете, что я подобные мысли ни у кого терпеть не намерен. — Он обернулся, на момент прижал платок к губам, нашел взглядом полковника. — А завтра с утра буду председательствовать в суде, сейчас же: прочь его, в тюрьму.
У полковника кровь отхлынула от пухлого лица, он зашатался, как бы наощупь прогнулся, чтобы опереться о стол; напрасно, уже чужие руки давали ему опору, чужие руки отстегивали ему саблю, чужие руки силой вытаскивали из залы.
— Так как же!.. Ваше Сиятельство! — стонал он. — Ведь я только! Только Вашему Сиятельству!..
— Прочь!
Отразившись от сердца, кровь ударила тому в голову. Распаленный, вишнево-сливовый на блестящей от пота роже, полковник собрал все силы, вырвался из десятка рук, помчал вокруг стола — кто-то подставил ногу, офицер рухнул на пол, оставляя на зеркальной глади пятно слюны, царапая ее орденами, скрежеща — но и тогда не остановился: побежал к генерал-губернатору на четвереньках.
…Схватил его под колени, приклеился к ним седой башкой.
— Так я же… пес верный! Что только Ваше Сиятельство скажет! Умоляю!
Граф Шульц-Зимний отпихнул его с отвращением.
— Ну… прочь уже!
Полковника выволокли, словно собаку.
Князь Блуцкий-Осей приглядывался ко всему происходящему сквозь маленькие стекла очков с холодным вниманием, словно к новому способу натирки полов.
— Что происходит? — вполголоса спросило у капитана Фретта.
— А вы как думаете, зачем меня Его Княжеское Высочество при себе держит?
Даже не обменялось взглядами, хватило тона голоса, тьмечь слилась с тьмечью.
— Потому что вы человек чести и посвятили себя службе, — буркнуло без тени иронии.
Капитан отвернул воротник мундира.
— Про наши приключения в Гонконге слыхали? Меня из полка на эту дипломатическую миссию вырвали и к князю прикомандировали. Вот тут меч самурая и остановился.
Через какие-то из дверей справа в зал быстрым шагом вошел господин Урьяш, дальше расспросить капитана не успело. Франц Маркович, даже не поздоровавшись, запыхавшись, светлые волосы не причесаны, бросил на карты папку, затем начал выкладывать из нее документы, словно карты для пасьянса.