Леденцовые туфельки
Шрифт:
Так что однажды утром я взяла Розетт и уехала на такси в Ле-Лавёз. Тамошняя дешевая гостиница изысканностью не отличалась: в нашем жалком номере стояла газовая плита и двуспальная кровать с провисшим чуть ли не до полу матрасом. Розетт по-прежнему отказывалась есть и жалобно плакала, точно мяукала, и ее голосок казался мне эхом зимнего ветра, стонавшего за стеной. Но куда хуже было то, что у нее порой секунд на пять, а то и на десять останавливалось дыхание, затем она издавала какой-то странный звук — то ли икала, то ли фыркала — и снова решала хотя бы на время вернуться в мир живых.
Мы прожили
— Квартирка небольшая, но теплая, — сказала мне Фрамбуаза, маленькая женщина с яростно поблескивающими, черными, как ягоды, глазами. — Вы мне даже услугу окажете — будете заодно за блинной приглядывать. На зиму-то мы закрываемся — туристов здесь зимой совсем не бывает, — так что можете не тревожиться насчет того, что помешаете кому-то. — Она внимательно на меня посмотрела и сказала: — Эта малютка мяучит, как кошка.
Я кивнула.
— Хм... — Мне показалось, что она как-то странно принюхалась. — Вы за ней получше присматривайте.
— Что она хотела этим сказать? — спросила я у Поля, когда он чуть позже тоже заглянул в наши комнатки наверху.
Поль, кроткий немногословный старичок, посмотрел на меня, пожал плечами и сказал:
— Она немного суеверна. Впрочем, как и многие здешние старики. Не принимай это близко к сердцу, милая. Она вам всем добра желает.
Я тогда слишком устала и больше ни о чем не стала его расспрашивать. Но через несколько дней, когда мы уже устроились и Розетт даже начала понемногу есть — хотя по-прежнему вела себя беспокойно и почти не спала, — я спросила Фрамбуазу, что она тогда имела в виду.
— Говорят, такой ребенок-кошка приносит несчастье, — спокойно ответила она, прибирая и без того чистую кухню, где буквально ни пятнышка не было.
Я улыбнулась. Манерой говорить она удивительно напоминала мне Арманду, моего дорогого старого друга из Ланскне.
— Ребенок-кошка? — переспросила я.
— Ну... — Фрамбуаза пожала плечами, — вообще-то я о них только слышала, но сама никогда не видела. Зато отец часто рассказывал мне, что феи иногда ночью прокрадываются в чей-нибудь дом и подменяют настоящего младенца котенком. Такой ребенок не желает брать грудь и все время плачет. Но если кто-нибудь ребенка-кошку обидит, феи обязательно отыщут обидчика...
Она угрожающе прищурилась, потом вдруг улыбнулась и сказала:
— Но это, конечно же, просто сказки. Хотя я бы советовала вам все-таки сходить к врачу. Ваш котеночек, по-моему, не совсем здоров.
Это, пожалуй, и впрямь было так. Но у меня никогда не ладились отношения с врачами и священниками, так что я колебалась, не решаясь последовать совету доброй старушки. Пролетело еще три дня, а Розетт все мяукала, то и дело задыхалась или вообще переставала дышать, и я, преодолев себя, отправилась с ней к врачу в соседний Анже.
Врач внимательнейшим образом ее осмотрел и сказал, что необходимо сдать анализы. Но, судя по характерному крику, сказал он, кое-какие предварительные выводы можно сделать и прямо сейчас: по всей видимости, плачевное состояние девочки связано с неким генетическим пороком, в народе известным как cri-du-chat, ибо плач таких необычных младенцев более всего напоминает мяуканье. Это не смертельно, но неизлечимо и может сопровождаться некими неприятными симптомами, которые на столь ранней стадии врач предсказывать не решился.
— Значит, она действительно ребенок-кошка, — сказала Анук, похоже даже обрадовавшись тому, что Розетт не такая, как другие дети.
Она так долго была единственным ребенком в семье, что теперь, в семь лет, казалась мне иногда до странности взрослой: она по-настоящему заботилась о Розетт, уговаривала ее поесть из бутылочки, пела ей песенки и качала в кресле-качалке, которую Поль притащил нам из своего старого деревенского дома.
— Ты наш котеночек, — приговаривала она, покачивая Розетт. — Раскачаем котеночка и — прыг! — на верхушку дерева.
И крошечной Розетт, по-моему, это действительно нравилось. Во всяком случае, плакать она переставала — пусть хотя бы на время. Она даже стала чуточку прибавлять в весе. И постепенно начала спать по ночам — часа по три-четыре подряд. Анук утверждала, что на нее так хорошо действует воздух Ле-Лавёз, и ставила блюдечки с молоком и сахаром — на тот случай, если феи вдруг заглянут к нам, чтобы проверить, как дела у нашего котенка-подкидыша.
А к тому врачу из Анже я больше так и не пошла, понимая, что очередная сдача анализов Розетт не поможет. Вместо этого мы с Анук очень тщательно за ней ухаживали: купали ее в целебных травяных отварах, пели ей, массировали ее тоненькие, как палочки, ручки и ножки, втирая в них то лавандовую, то тигровую мазь, поили молоком из пипетки (пить из соски, надетой на бутылочку, она категорически отказывалась).
Анук называла ее волшебной девочкой, маленьким эльфом. Розетт и правда была хорошенькая, как эльф, — изящная, с маленькой аккуратной головкой, большими, широко расставленными глазами и остреньким подбородком.
— Она у нас даже немножко похожа на кошечку, — говорила Анук. — И Пантуфль тоже так считает. Верно, Пантуфль?
Ах да, Пантуфль. Сперва я думала, что Пантуфль, возможно, исчезнет, поскольку теперь у Анук есть крошечная сестричка, о которой нужно заботиться. Тот ветер все еще гулял над Луарой, а Святки, как и Иванов день, — время перемен, не слишком благоприятное для странников и путешественников.
Но с появлением Розетт Пантуфль, похоже, только укрепил свои позиции, если можно так выразиться. И я обнаружила, что теперь все более четко вижу, как он сидат у колыбели малышки и смотрит на нее своими черными глазами-пуговицами, пока Анук возится с нею — качает, баюкает, что-то ей рассказывает или поет песенки.
V'l`a l'bon vent, v'l`a l'joli vent...— А у бедняжки Розетт нет своего зверька, — сказала как-то Анук, когда мы с ней сидели рядышком у огня. — Может, потому она все время и плачет? Может, нам стоит попросить кого-нибудь из животных? Пусть живет у нас и заботится о Розетт, как Пантуфль — обо мне.