Леденцы из табакерки
Шрифт:
– Самовар ставить или достаточно чайника?
– Темновато здесь чаи распивать, – высоченный Астахов пригнулся, отступая назад к двери. – Лучше поговорим во дворе. Ты, Еремей, тоже отодвинь стакан! Не убежит.
На крыльце, ожидая отнюдь не бросившегося со всех ног к выходу скотника, участковый строго спросил хозяйку:
– Почему до сих пор не устроилась на работу, Евдокия?
– А чо работать? – напевно выводит женщина. Молодые серые глаза никак не соответствуют ни осанке, ни темной одежде. – Все равно скоро, видно, в путь-дорожку. Вот состоится судилище, и прости-прощай, моя деревня! – Женщина прикладывает к искристым глазам не очень белый
Астахову искренне жаль ее. Он помнит смазливую и фасонистую продавщицу сельмага Дуську Филипченко. Перед армией сильно заглядывался на нее. Но к бойкой односельчанке тогда было не подъехать и на козе. Кавалеры шмелями кружили вокруг яркого цветка за прилавком. Быстро подвела легкомысленную Евдокию склонность к красивой жизни – ревизия обнаружила крупную недостачу. Хотя он, Астахов, до сих пор считает виновником случившегося Старкова. В ту пору форсистый зоотехник с гитарой Роман Старков уделял внимания не столько рогатым подопечным, сколько молоденьким дояркам. В сельмаг часто наведывался за вином и конфетами. Не видавшая городской жизни продавщица сельпо по уши втюрилась в веселого щеголя. И пошли на закатном берегу озера пьянки-гулянки. Культурный зоотехник предпочитал исключительно коньяк да шампанское. Они легко доставались с полок магазина. Когда, отсидев год, бывшая расторопная продавщица вернулась, двери в торговлю оказались для нее закрытыми. Пришла дояркой на ферму. И опять тут этот Еремей-Бармалей. Из щеголя в начищенных ботинках он превратился в скотника в кирзачах. Обычно селянин, как бы он не был предрасположен к выпивке, не доходит до крайности – удерживает подворье: скотину надо поить-кормить, сено заготавливать, картошку выращивать. Да мало ли дел в хозяйстве. А коли чист молодец – ни козы, ни овец? У бывшего горожанина Ромы, превратившегося в Еремея, во дворе – одни сквозняки. Гуляй, вольная душа!
Рома-Еремей пропил гитару, но, видно, не утратил былых чар. Евдокия опять с головой окунулась в любовь. Стали жить вместе. Во дворе – один видавший виды мотоцикл «Урал», которого скотник на сколько мог холил, так как тот не просил ни сена, ни комбикорма. А на рыбалку возил исправно. Можно и не совсем трезвым удерживаться за ветвистые рога – постов гаишников на берегу нет. Впрочем, теперь Еремей, успевший надорвать здоровье и терпенье управляющего пил не много. Но часто. И хотя бывший зоотехник уже предпочитал звездочным коньякам и игристому шампанскому простой самогон, далекой от торговли жене обеспечивать постоянную его жажду было трудно. Тем более сама все чаще составляла муженьку компанию. Евдокия продала новорожденного бычка появившейся в деревне бойкой кооператорше Нинке. Наверняка, телятница действовала совместно со скотником Еремеем, но всю вину взяла на себя. Астахов, расследовавший кражу с фермы по заявлению соседки, видевшей из-за забора передачу новорожденного телка, не смог доказать прямого участия бывшего зоотехника в краже.
Лейтенант Терехов, вернувшийся в избу, вывел за рукав на крыльцо упирающегося бычком зоотехника-скотника.
– Уважает милицию – не хочет обременять своим присутствием, – Терехов сердито прислонил к стенке спутника. – Уже свернулся калачиком на кровати!
– Что испек, то и кушай! – проблеял скотник.
Еремей покачивался даже у стены, а темные глаза были недвижны и устремлены вдаль. Но вдруг ожили и приобрели вполне осмысленное выражение. Он приобнял за плечи жену: «Моя трусливая добытчица!»
– Отгадайте загадку, служивые: баба пекла пироги на дрожжах, а вынимала на вожжах?
Астахов строго спросил:
–
– Что поболеть всласть нельзя здоровому гражданину общества? Бык-бузатер Гришка прописал мне длительный отдых. А вчера докторша наказала скинуть высокие градусы – вот пью теперь исключительно красненькое!
– Где мотоцикл, Еремей? Что-то я его не вижу во дворе?
– Нема больше дорогого друга, – потянулся неустойчивый скотник к жене с поцелуем. – Продал резвого рысака.
– Но кругом свежие следы от колес. Нарисовал что ли?
С ответом поторопилась Евдокия:
– Так я же говорю, племянники нагрянули. На рыбалку. Следы от ихнего трескучего мотика-козла.
– Еремей, ты сам, что язык проглотил? Кому продал? Племянникам?
– Каким племянникам? – оторопело открыл опять мутные глаза скотник- зоотехник. – А, нет. Охотовед давно просил продать гнедого. Ему и подарил. А почему не отдать хорошему человеку? Охотоведу коляска нужнее – зайчиков подвозить! Ха-ха! Видел сегодня, как он гонял по дороге – человек приобрел крылья! А мне зачем крылышки? В ад улететь? Я не тороплюсь.
Участковые поспешили к калитке. Астахов обернулся:
– Устройся на работу, Евдокия! Для суда потребуется характеристика. Если хочешь, я поговорю с директором.
Женщина спустилась с крыльца:
– Завфермой Стешка-профура не берет меня. Видно, бережет мои белые руки. Но я согласна на работу начальницей.
Астахову явно не хотелось залазить в душную кабину.
– Зайди, зайди завтра в контору! Как тебе известно, безработицы в нашей стране нет.
Забравшись-таки в кабину, Астахов не спешил заводить мотор. С печалью смотрел на полуразрушенное подворье.
– Выходит, охотоведу не к чему было заимствовать мотоцикл у кого-то, мог покатать бухгалтеров в собственной коляске, – радовался напарник. – Во, дела – старуха родила!
– Выходит, что так, – одеревенело кивнул Астахов, оживляя Шерхана.
– И, может быть, не только покатать! – ерзал на сиденье Терехов. – Охотовед – тот еще выродок природы! Не шибко разговорчивый, но чересчур проворный и нахрапистый. Мертвая хватка у жизнерадостного лесовика и болотного сыча. Такой на все способен! Какой поворот! Не зря мы сюда тащились по жаре!
Лейтенант был зол на стража фауны. Тот весной задержал его на озере за охоту на уток без путевки. Всего-то и уложил двух селезней. А перья полетали на весь район!
Терехов не без удовольствия потер белые ладошки:
– Газуй, Боря, к гнезду охотоведа. Прощупаем теперь его перышки!
СТРОИТЕЛИ ХРУСТАЛЬНОГО АМБАРА
Заметив подъезжавшую машину директора совхоза, ярко разнонациональные, но одинаково чумазые строители начали подниматься с травы, отпихивая ногами пустые бутылки.
– Рановато у вас закончился трудовой день! – загремел директорский голос жестью, сорванной с крыши. – Бездельники! Мастера бесконечных тостов! Строители бутылочных стен!
Извергаемый вулкан мало соответствовал добродушному животику и загорелому без признаков желчи лицу.
– Надо торопиться, пока светло сделать как можно больше, а они на травке работают, катают стеклянные кирпичи!
– Так ведь… – выступил вперед бригадир с неславянским профилем, но русским именем Иван.
– Никаких ведь! – Лаптев завернул такую словесную конструкцию, что сопровождавший его секретарь парткома Кочкин покраснел, как мак в палисаднике.