Леди Артур
Шрифт:
Хотелось сделать передышку между приступами бреда, но очередной фейспалм, то есть сочетание «рука — лицо — скорбь» принёс не кто иной, как Катарина. Причём вместе с моей отвисшей челюстью.
Она шла ко мне, слегка пошатываясь, а на лице поблёскивали линзами круглые, как у Гарри Поттера, очки.
— Пожалуйста, не смейся, — смутилась она, увидев моё изумление.
— Да я не… — ошарашенно ответил я. Раньше мог представить её с подбитым глазом, с поцарапанным лицом, но вот в очках даже близко не мог. Этот образ больше подходил Лукреции, но та ни разу не жаловалась на зрение. — Я только это…
Катарина
Девушка сжала вещицу в руках и пояснила:
— Когда львица внутри меня ворочается, становлюсь дальнозоркой. Могу попасть пулей в воробья, но вблизи глаза болят. А сейчас она никак не успокоится. Пор эссо. Вот так вот.
Она снова виновато скривилась, словно стеснялась своего недостатка, а потом показала рукой в сторону нашего фургона, где столпились солдатки:
— Выручать надо.
— Кого? — сделав нарочито спокойное лицо, спросил я.
— Лукрецию. Её сиятельство требует от магессы какой-то волшебный меч. Та уже закипает. Ещё немного, и эль абисма сей сепарара.
Я прищурился, вспоминая значение выражения. А звучало оно как «бездна разверзнется». В общем, придёт жирный полярный лис, полный песец который.
— А солдатки?
— Эти тоже сейчас бунт устроят. Их отправили ящики разгружать, а они же проклятые. Кто тронет — матка выпадет. Вот и стоят, как овцы на стрижке, блеют.
Я глянул в ту сторону, где связанную солдатку уже прикрепили к оглобле и теперь готовы были вытолкнуть за пределы защитного круга.
— Катюша… — начал я, но увидел на лице храмовницы недоумение и поправился: — Так у меня на родине твоё имя ласково звучит.
Девушка слегка улыбнулась, прикусила губу и принялась теребить кончик одной из своих косичек, глядя на меня сверху вниз, — это при разнице в росте около десяти дюймов, то есть больше двадцати пяти сантиметров, причём не в мою пользу. Я тоже улыбнулся, но не от этого. Вокруг дурдом, а ей романтику подавай.
— Катюша, а может быть, ты с призраком совладаешь?
— Не сейчас, — смущённо ответила она. — Если львица вырвется, всем плохо станет. Я лучше валерьянки у Ребекки попрошу.
Я вздохнул и кивнул. Буду сам разгребать это безумие…
Глава 15. Сумасшедший день. Часть 2
— Сядь, тебя увидят, — произнесла Джинджер, прислонившаяся к стволу большого дерева. Рыжая строгала небольшим ножичком кусок сушёного мяса, отправляя жёсткую, как опилки, стружку в рот, и глядела на стоящую на коленях Барбару. Сейчас они словно поменялись местами: Джинджер была спокойна и даже довольна, а чахоточная здоровячка, время от времени утыкаясь лицом в толстое полотенце, чтоб своим кашлем не выдать присутствие, взволнованно вглядывалась в зазоры между деревьями, где виднелась проклятая поляна. Она кусала губы и блестела неспокойными глазами.
— Сядь, — повторила рыжая.
— Там Джек. Они его куда-то тащат.
Джинджер оторвалась от мяса и принюхалась к слабому ветерку, идущему как раз со стороны поляны. Если Ёвен Дель Виенто не соврал, то это он направил ветерок таким вот образом.
— Свежей кровью не пахнет.
— А зачем они его тащат? — не унималась Барбара. — А вдруг они его в жертву местному призраку принесут?
Джинджер опять принюхалась. Для неё нос был столь же важен, что и глаза для львицы, и нос не чуял новых неприятностей. Ветер доносил запах вчерашней крови, дерьма, пота и страха от людей, запах навоза и парного молока от привязанного к колышкам скота, запах псины сильного молодого пса, которому не мешало бы задать трёпку, чтоб знал место. А ещё пахло валерьянкой и большой кошкой, цветочным маслом волшебницы, резкими духами рыцарш и непривычным парфюмом халумари. Волчице нравилось смотреть, как этот уродец суетится, пытаясь что-то сделать с проклятьем старой стрелы.
— Зачем они его к повозке толкают? — снова прошептала обеспокоенная Барбара, вытянув шею.
— Сядь, — тихо протянула Джинджер. — Нет ничего худого.
Рыжая недовольно поджала губы: вот вцепилась же эта чахоточная в одного мужичка, как пиявка, и суетится с ним. Сама волчица не любила кого-то одного, вопреки своему естеству, ей нравилось зайти в трактир на улице красных фонарей, кинуть на стол монеты и наслаждаться тем, как расфуфыренные мужички начинают наперебой льстить и нахваливать себя, устраивая сучью свадьбу. А потом она выбирала одного, а может, и не одного, чтоб до утра простоять на четвереньках, подложив под живот для удобства толстую подушку и вцепившись зубами в другую. И чтоб непременно все коленки стёрлись до ссадин, и не только коленки.
Джинджер мечтательно вздохнула, вспомнив, как Ёвен, подглядев карту, сказал, что путь лежит через Коруну. Потом она тихо хихикнула. Ей досталось всё лучшее и от человека, и от волчицы, кроме, пожалуй, вспыльчивости, но это даже не недостаток, а часть собственного характера. Вот некоторым поломанным при преображении не повезло: их тянет не на людей, а на кобелей и волков. Сколько среди простого народа шуток по этому поводу — не счесть. И львица, уцепившаяся за халумари, наверняка сама ликует, что ей не львы нужны.
Помнится, ещё в ордене, когда были совсем юными дырками, по весне под окнами казармы львиной стражи подражали мяуканью котов, а потом уворачивались от летящих сверху поленьев. Зато потом львицы мстили: притащат в Волчье Логово недельного щенка, сунут под нос на вытянутых руках и кричат: «Его какашки срочно нужно вылизать!»
А эту Катарину рыжая вспомнила. Она была на два года моложе и училась у преподобной Карен. Помнится, как-то на спор залезла по отвесной стене на крышу дозорной башни, а после до самого утра орала, чтоб её сняли, так как сама не может. Совсем как котёнок, вскарабкавшийся на дерево и жалобно мяукающий там. Никакого чувства юмора.
Джинджер снова хихикнула, а потом прикусила губу и, дотянувшись ногой до вглядывающейся в даль Барбары, пнула ту по щиколотке.
— Да сядь ты, наконец.
А тем временем на поляне, откуда послышались крики о пощаде, развернулось новое действо. Орала женщина, убившая другую. Её, привязанную к концу длинной жердины, высунули за пределы защитного круга; свободный конец деревяшки подсунули под большой ящик, оперев серединку на самодельные козлы, так что теперь солдатка висела на палке, как колбаска над костром. Не хватало огня.