Леди Чародейка
Шрифт:
Я села на ветвистый пол, не заботясь о сохранности платья, и устало прислонилась к ветвистой же стене. Я могла бы позвать на помощь, если бы в этой комнате были окна, а так… мне оставалось только ждать.
И я дождалась – тишину разорвал отчаянный крик. Кричал Сэмвель. Сердце забилось в горле, я вскочила на ноги, напряженно вслушиваясь. А потом, не выдержав, зажала ладонями уши…
Он еще долго кричал, пока совсем не охрип и не обессилил. В доме вновь воцарилась тишина. Я подождала еще немного и направилась к двери. Вынула слезу из ее центра, и дверь открылась. В порыве благодарности
Открывшаяся мне картина была ужасающей, но в какой-то мере ожидаемой – мольберт захватил своего должника в плен. Запястья Сэмвеля оказались нанизаны на причудливо изогнутые рожки вверху мольберта. Кровь стекала вниз, смешиваясь с пятнами и брызгами краски с опрокинутой палитры. Его лицо перенеслось на холст и казалось невозможно живым… и настоящим. А его настоящее лицо…
Наблюдать это было ужаснее всего – я видела перед собой не человека, а лишь его блеклое подобие. Манекена, лишенного каких бы то ни было черт, наспех сделанную куклу. Я догадывалась, что вижу его таковым только благодаря развеивающему чары оберегу, а остальные, быть может, видят лица проклятых мольбертом прежними, но никак не могут запечатлить в памяти, не могут их запомнить. Как и говорил Сэмвель, для всех остальных они почти невидимки.
Что же, наложенные на мольберт художника чары обернулись против него самого. А сам мольберт рассыпался прямо на моих глазах. Я облегченно вздохнула – больше никто не станет жертвой странного проклятия, и тут же вздрогнула, когда безликое тело Сэмвеля рухнуло на пол. Я не знала, жив ли он… но проверять не хотелось.
Прежде чем уйти, я забрала оговоренную плату за работу натурщицей – но только ее, ни вещицей больше. Я не хотела чувствовать себя воровкой, но и уйти ни с чем не могла. Я потеряла несколько драгоценных часов, и больше медлить была не намерена.
Приготовленные для безликой меня ожерелье и призмы – странные призмообразные кристаллы, источающие то ли дымок, то ли тень, я обнаружила на комоде в спальне. Серебристые шкурки неведомого зверька обнаружились тут же, в большой шкатулке. Я взяла четыре и машинально провела рукой по серебристым ворсинкам. Послышался едва слышный треск, как от маленькой молнии, а шкурка вдруг засияла голубоватым цветом.
Покинув дом, я с наслаждением вдохнула упоительный ночной воздух. И тут же поняла, как же я устала. Чужой мир, долгая дорога, тонна новой информации, пережитый страх и радость от того, что удалось избежать неминуемого…
Моих сил едва хватило на то, чтобы отыскать гостиницу, расплатиться с хозяйкой одной шкуркой и двумя призмами, подняться наверх и рухнуть на кровать. Как это часто бывает, перед глазами тут же замелькали события сегодняшнего дня – дня, показавшегося мне целой вечностью. Призраки в доме с разбитым зеркалом, вампиры, одержимый художник и его зачарованный мольберт…
Определенно, мое знакомство с Ордалоном – миром колдуньи Ламьель и Хрустальной принцессы началось весьма неудачно…
Глава тринадцатая. Синеглазка
Ламьель, будучи совершенно невидимой для всех остальных, бродила по замку, тогда как ее тело не покидало порога комнаты. Лицо Нейи, связанной с Ламьель прочными узами, погрузилось в зеркальную гладь. Ее глазами колдунья видела окружающий мир, и если и им суждено ослепнуть – что ж, так этому и быть. Ламьель найдет другого проводника.
Взгляд колдуньи скользил по чужим лицам, задерживаясь лишь на глазах. Голубые, зеленые, карие, даже фиалковые – но ни одной пары пронзительно-синих. Ламьель раздраженно выдохнула. Ее владения были поистине огромны, так неужели здесь не найдется ни одной синеглазки?!
Нашлась. Худющая, грязная, заточенная в подземелье. Ламьель попыталась вспомнить, чем же так провинилась перед ней синеглазая незнакомка? Покачала головой. Слишком много лиц. Всего и не упомнить.
– Приведи ее ко мне, – потребовала она, но связь с Нейей оставила нетронутой.
Служанка вынырнула из зеркала и вспугнутой птичкой выпорхнула из покоев Ламьель, торопясь выполнить приказ.
Нейа вернулась несколько минут спустя, ведя на цепи синеглазую. Колдунья заставила служанку повернуть голову – услышав, как захрустела хрупкая шея, поняла, что немного перестаралась, – и вглядеться в глаза узницы.
Потрясающе синие, невероятной глубины. Немного темнее, чем ее прежние… но, если быть до конца откровенным, так даже красивее. Хорошо, что эти глаза теперь будет принадлежать ей – Ламьель не нравилось, когда у других что-то было лучше, чем у нее. Пусть даже если речь шла всего лишь о глазах…
Ламьель могла бы просто вырвать глаза пленницы и оставить ее корчиться на полу, медленно умирая от потери крови… или же одним движением выбросить за окно, в вечный туман, с нежностью любовника обволакивающий замок. Но энергетический след синеглазки был ярок, а Ламьель не могла разбрасываться драгоценной подпиткой.
К тому же, в свете недавних событий, ей не стоило наживать себе врагов среди мертвых. Это чревато… неприятными последствиями. Магия мертвых – не та магия, в которой Ламьель чувствовала себя в своей стихии.
Поэтому колдунья обратилась к синеглазке, дрожащей как лист на ветру:
– Милая, должна сообщить тебе пренеприятное известие.
Кажется, узница задрожала еще сильнее. Ламьель, чьи глаза были перевязаны темно-синей шелковой лентой – в тон ее израненным незрячим глазам, шагнула вперед. Не сумела сдержать брезгливой гримасы, когда до ее ноздрей долетел запах немытого тела узницы. Как долго она находилась в подземелье? И почему еще не вросла?
Ламьель вновь попыталась вспомнить, за какие провинности повелела бросить туда синеглазую, но быстро поняла, что это бесполезно – лицо узницы казалось ей совершенно незнакомым.
– Мне нужны твои глаза, – сообщила она без лишних предисловий.
Синеглазка вскрикнула. Страх окутал ее плотным облаком, став практически осязаемым.
– Ты ведь знаешь, что я все равно это сделаю? – Спокойно, почти нежно произнесла Ламьель.
Узница, сглотнув, кивнула, словно от ее правильного ответа зависела ее судьба. Губы девушки побелели.