Леди-чертовка
Шрифт:
Вместе с Кэтлин Феба вышла из детской, и обе спустились на второй этаж.
– Я помню, каково выходить из траура, – сказала Кэтлин. – Пережила это после потери первого мужа. Как будто выходишь из темной комнаты на яркий свет: все вокруг кажется слишком шумным, слишком быстрым.
– Да, так и есть.
– Делай все, что пожелаешь, чувствуй себя как дома. Пожалуйста, не считай себя обязанной участвовать в развлечениях, если они тебе не по душе. Больше всего мы хотим, чтобы здесь всем было комфортно.
– Спасибо за заботу.
Они вышли в холл
– Надеюсь, комната тебе подойдет, – сказала Кэтлин. – Она хоть и небольшая, но с собственной ванной и гардеробной, а окно выходит в сад.
– Как здесь уютно! – заметила Феба, с удовольствием оглядываясь.
Стены были оклеены французскими обоями с узором из изящных виноградных лоз, бордюр и панели блестели свежей белой краской.
– А я тебя оставлю, располагайся. В шесть часов встречаемся в гостиной: выпьем по рюмочке шерри, – а в восемь ужин. Пока что форма одежды парадная, но завтра молодожены уедут, и все станет как обычно.
Кэтлин ушла, а Феба залюбовалась ловкими действиями Эрнестины, достававшей из сундука и раскладывавшей стопки бережно уложенного белья и аккуратные небольшие свертки. Каждая пара обуви лежала в отдельном шерстяном мешочке с тесемками, каждая пара перчаток – в картонной коробочке.
– Эрнестина, ты просто кудесница! – похвалила горничную Феба.
– Благодарю вас, миледи. Давненько мы не выезжали из Херонс-Пойнт, а я уж и забыла, как паковать вещи. – Стройная темноволосая горничная, присев на минутку возле сундука, подняла глаза на Фебу и спросила: – Проветрить платье цвета экрю [2] , пока вы отдыхаете?
– Экрю? – слегка нахмурившись, повторила Феба.
– Шелковое, с цветочной каймой?
– Боже, ты и его взяла? – Феба смутно помнила нарядное платье, которое заказала и сшила себе в Лондоне. Вскоре после этого Генри слег, так что надеть этот наряд ей так и не пришлось. – Думаю, в серебристо-сером мне будет удобнее. Я пока не готова к ярким цветам.
2
Светло-бежевый, цвет сурового полотна.
– Мэм, это же экрю! Никто не назовет его ярким.
– А цветы на окантовке?
Вместо ответа Эрнестина извлекла из коробки с лентами, которые сняла со шляпок и чепцов, чтобы не повредить их в дороге, гирлянду вышитых на шелке цветов и показала хозяйке. Шелковые пионы и розы, действительно выполненные в нежных пастельных тонах, были прелестны.
– Да, пожалуй, подойдет, – сказала Феба и невольно улыбнулась, заметив, как скривилась горничная. Для нее не было секретом: Эрнестина мечтала, чтобы госпожа поскорее покончила с простыми фасонами и неброскими цветами полутраура.
– Два года прошло, миледи, – заметила горничная. – Везде пишут, что этого вполне достаточно.
Феба сняла шляпку и положила на туалетный столик атласного дерева.
– Эрнестина, лучше помоги мне раздеться. Если я хочу весь вечер провести среди гостей и не рухнуть, мне необходимо прилечь хоть ненадолго.
– А как же ужин? – осмелилась поинтересоваться горничная, помогая Фебе снять дорожный жакет. – Ведь там будет много ваших старых друзей.
– Я хочу с ними увидеться, но нервничаю: боюсь, они ожидают увидеть меня прежней.
Эрнестина, расстегивавшая пуговки у нее на платье, остановилась:
– Простите, мэм, но… разве вы не такая, как раньше?
– Боюсь, что нет: та умерла вместе с Генри. – Губы Фебы тронула безрадостная улыбка. – А новая еще не родилась.
Шесть часов вечера
Время спускаться в гостиную. Бокал шерри станет хорошим началом вечера, думала Феба, расправляя тяжелые складки платья. Ей просто необходимо успокоить нервы.
– Выглядите замечательно, мэм! – заметила Эрнестина, с улыбкой глядя на результаты своих трудов.
Волосы Фебы она зачесала наверх, аккуратно заколола локоны, оставив несколько свободно спадать на шею сзади, и обернула у основания пучок бархатной лентой. Феба чувствовала себя от этого странно: обычно она носила более строгие прически. В заключение Эрнестина приладила с правой стороны пучка живую розочку.
Новая прическа очень ей шла, а вот вечернее платье оказалось куда менее неприметным, чем ожидала Феба. Оно хоть и было бледно-бежевым – цвета небеленой холстины или натуральной шерсти, – но шелковую ткань пронизывали тонкие, не толще волоса, металлические нити, золотистые и серебристые, придававшие ткани жемчужный блеск. Глубокий вырез обрамляла шелковая гирлянда пионов, роз и нежно-зеленых листьев; такой же орнамент украшал подол, подхваченный с одной стороны.
Феба, хмуро разглядывая свое бледное, мерцающее отражение в овальном зеркале, прикрыла глаза рукой, затем быстро убрала руку, повторила это движение еще и еще раз, но когда ничего не изменилось, пробормотала:
– Боже! Сомнений не оставалось: быстрый взгляд на платье оставлял впечатление наготы, едва прикрытой цветами. – Эрнестина, мне нужно переодеться, сейчас же! Приготовь серебристо-серое.
– Но… но я его и не проветривала, и не гладила! – в замешательстве воскликнула горничная. – А это на вас так хорошо сидит!
– Я не помню, что бы оно так блестело. Не могу же я сиять, словно рождественская елка!
– Не так уж оно и блестит! – возразила девушка. – Другие дамы будут в платьях, расшитых жемчугом и пайетками, в лучших своих бриллиантах… – Заметив выражение лица Фебы, она испустила вздох. – Если хотите надеть серебристое, мэм, я постараюсь приготовить его поскорее, но в любом случае вы опоздаете.
От этой мысли Феба застонала:
– А шаль ты взяла?
– Да, черную. Но, мэм, вы же зажаритесь, если сейчас наденете шаль! Да и вид будет странный – с ней вы привлечете больше внимания, чем без нее.