Леди и лорд

Мэнди Талбот

Ему было около двадцати двух, волосы рыжие, на щеках ямочки и денег целые горы. Именно он спас положение. Конечно, он не таскал деньги с собой, но можно было догадаться, что они у него водятся — по жуткой надменности его слуги и почтению, которое выказывали постояльцу служащие отеля. Всегда можно угадать, кто при деньгах.

— Как же тогда получилось, что персонал в отеле не догадался, что у тебя в кошелке пусто?

— Я же не мужчина. Я женщина.

— Понятно. А как в таком случае раскусить женщину?

— Никак, если ты мужчина. Женщина может порой что-то почуять. Но я никогда не закончу, если ты будешь все время меня перебивать.

— Хорошо-хорошо. Больше не буду.

— Когда его милость

появился в отеле и увидел меня в вестибюле, он воззрился на меня пристальней, чем дозволяют приличия, я тут же удалилась наверх, в свой номер, и уединилась там. Но не подумай, что я попросила подать мне обед туда. Я надела свое лучшее платье, то самое, которое берегу для особых случаев, и спустилась, немного опоздав, но не слишком, сам понимаешь, ровно настолько, чтобы не смешаться с толпой. Он ждал в вестибюле, чтобы увидеть, как я прохожу, хотя на этот раз он уже не так таращился на меня. Потом он последовал за мной в ресторан и сел за соседним столиком спиной ко мне.

— Ну и нахал!

Я думал, что от меня требуется сочувствие, но, как выяснилось, ошибся.

— Я просила не перебивать. Он вовсе не был нахалом. Не иначе как он подкупил метрдотеля, а заодно и всех местных шишек, потому что тот подошел ко мне немедленно и сообщил, что мой столик заказан для кое-кого другого, и спросил, не против ли я пересесть на один вечер за соседний столик к лорду Типперери. И выразил уверенность, что лорд Типперери не возражает. Более того, он дерзнул подойти к лорду Типперери и спросил его, могу ли я пересесть за его столик. Будто никто ни о чем заранее не договаривался!

Я, конечно, прикинулась раздосадованной, но не так, чтобы очень, и пересела. Ну, а метрдотелю пришлось усадить кого-то другого за мой столик, хотя в зале оставалось несколько столов, за которыми в течение всего обеда никто и не сидел. Где-то четверть часа спустя мы с лордом Типперери были почти старыми друзьями. Впервые в жизни я разговаривала с лордом. И обнаружила, что он мало чем отличается от обычного человека. В жизни никогда так не удивлялась! Он ни разу не воскликнул «Э!» или «Ах, черт побери!», как это приписывает молва английским лордам. В сущности, он вообще ничего из себя не строил, но употреблял самые потрясающие выражения, какие я когда-либо слышала — боюсь, я поняла от силы половину из того, что он говорил.

После обеда мы перешли в гостиную и уселись в креслах, «чтобы понаблюдать за людьми», он так выразился, но он был слишком увлечен разговором со мной, чтобы замечать, что творится вокруг. Конечно, мне пришлось тщательно следить за тем, что я ему говорю, и я была настолько сосредоточена на мысли о том, как мне его использовать, что, полагаю, могла показаться несколько рассеянной. Немного погодя он это заметил и спросил, хорошо ли я себя чувствую. Нужно было что-то ответить, и я сказала ему, что не привыкла к английскому обществу и меня это несколько угнетает. Он оказался просто славным парнишкой и заявил, что знает средство, которое непременно мне поможет, и предложил прокатиться в его экипаже четверней на следующее утро. Он сказал, что такая поездка по окрестностям пробудит во мне любовь к этому краю и всему, что здесь есть хорошего. И добавил, что он не из «ерундитов», готовых чуть что припомнить стишок, но пейзажи тут и прямо бесподобные, и это было самым вразумительным из всего, что он выдал. Он сообщил, что приехал повидать своего адвоката по делу, связанному с принадлежащей ему в этих местах недвижимостью, и захватил с собой лошадей, потому что «этот Льюистон медлителен, как старая кляча», и из-за этого он, наверняка, застрянет здесь почти на весь месяц.

Когда я поняла, что его адвокат — тот самый мистер Льюистон, я быстренько удалилась к себе в номер. Нужно было побыть одной, посмеяться вдоволь и подурачиться. Конечно, радоваться было несколько рановато,

и я все еще не представляла, как выпутаюсь из этой ситуации. Но такое совпадение сваливается на человека раз в жизни, и я считала себя достаточно разумной, чтобы воспользоваться им, когда наступит подходящий момент. Трудность состояла в том, чтобы сообразить, когда он наступит. Я прямо-таки горела от нетерпения. Мне так хотелось, чтобы все произошло как можно скорее, но я отлично понимала, что если я хочу как следует разыграть свою карту, надо немедленно успокоиться и расслабиться. Так что, поднявшись к себе, я гоняла ногой подушку по всему номеру примерно минут десять. После этого я почувствовала себя лучше и легла.

На другое утро я рассказала лорду Типперери, для чего я в Англии, — само собой, сказала ровно столько, сколько сочла нужным. Похоже, он заинтересовался, а когда я намекнула, что уже побывала у Льюистона и боюсь, что он не удостоит меня того внимания, которое уделяет старым клиентам, он предложил составить мне компанию и рекомендовать меня Льюистону подобающим образом.

— Это мой поверенный! — сказал он. — Я возьму вас с собой и скажу ему, что вы мой друг. Он о вас позаботится, как полагается. Он медлителен, как старая кляча, и любит представления, но он честен, и в Англии нет лучшего адвоката. Я занимаю у него деньги, когда оказываюсь на мели, — откровенно говоря, такое частенько случается.

Короче, мы вместе посидели за ланчем в отеле. И я чуть-чуть приоткрыла занавес. Само собой, я и не заикнулась о том, что у меня осталось всего тридцать шиллингов, хотя именно так и было, но обмолвилась, что готова на все, лишь бы решить дело, и тут я поняла, что совершила ошибку. Не так они просты, какими могут показаться, эти англичане.

Полагаю, вокруг богатых английских лордов так много людей, которые пытаются обвести их вокруг пальца, — потому-то они всегда настороже. Но в тот самый миг, когда я думала, что оступилась и угробила свой единственный шанс, на меня воистину снизошло божественное озарение.

Я спросила его, играл ли он когда-нибудь в азартные игры, и он немедленно ответил утвердительно. Играл, играет и почти всегда проигрывает. Большей частью ставит на лошадей. Но согласился бы играть почти во все и на все. И спросил меня, не знаю ли я, во что еще можно рискнуть сыграть. Тут я поняла, что попала в яблочко, и чуть не подпрыгнула от радости. Остальное было проще простого. Я сказала, что не играла прежде, что соответствует действительности, но собираюсь начать. Он кивнул и сказал, что присоединится ко мне, поскольку новичкам обычно везет, и на их удачу можно положиться. Он сказал, что ему дела нет до того, что происходит на Континенте, но он готов поддержать меня, чтобы я выиграла. И тогда я объяснила, что именно в этом причина, почему я так спешу раздобыть денег. Если я не потороплюсь, то упущу редкую возможность. Я не стала объяснять, о чем, собственно, идет речь, — прежде всего потому, что сама как следует не знала. Но нужно было обязательно что-то сказать.

И тут я вспомнила про своего троюродного брата, который служил то ли секретарем, то ли кем-то вроде этого на цинковом производстве в Питсбурге. И тут меня осенило. Бедный старина Амос играл на бирже и вечно приставал к моему питсбургскому родичу с расспросами, как ему удачней сыграть. Однако в тот единственный раз, когда ему удалось его уломать, Амос и проиграл. Он потерял почти все, что мы имели. А вот что сказала я. Якобы я получила кое-какие неофициальные сведения от человека, который дружил с моим покойным мужем. Перед кончиной мужа друг пообещал ему, что присмотрит за мной, и вот что он посоветовал мне: собрать столько денег, сколько смогу. Потом все до единого цента вложить в кое-какие акции и держать их, пока они будут подниматься. Лорд Типперери не на шутку оживился. Он никогда еще не играл на бир