Леди и лорд
Шрифт:
— А вот у меня с целомудрием отношения складываются гораздо сложнее, — полушепотом проговорил Джонни, одновременно размышляя, насколько велик будет ущерб Для его чести, если ему все же не удастся выполнить свое обещание и вести себя по-джентльменски.
— В этом я ни на секунду не сомневаюсь, милорд, но, в конце концов, мы живем в мире, где мужчину и женщину судят по разным критериям. — В этом Элизабет убеждалась на протяжении всей своей жизни.
— Вдовы, однако, пользуются гораздо большей свободой, — заметил Джонни. Он был прекрасно осведомлен о двойной морали, существовавшей
— Возможно, но все же и эта свобода не безгранична.
— С тех пор как вы уехали из Голдихауса, вы стали чересчур благонравны, — пробормотал Джонни, снова вспомнив ночь безумной страсти, что предшествовала отъезду Элизабет из его дома.
— Нет, я думаю, что расстояние научило меня лучше чувствовать.
— Расстояние, отделившее вас от меня.
— Да, — ответила Элизабет, но в ее улыбке Джонни почудилось некоторое лукавство.
— Я умею быть настойчивым, — подыграл он ей. Улыбка Элизабет воодушевила его, и, ощутив себя в привычной атмосфере любовной игры, он начисто забыл о любых соображениях здравого смысла, которыми могла руководствоваться его собеседница.
— А я прекрасно переношу воздержание.
— Воздержание от секса?
— А разве мы говорим о сексе? — улыбнулась Элизабет.
— Нет, конечно же, нет, — рассмеялся Джонни в ответ. Он еще крепче прижал к себе Элизабет. Теперь, когда они двигались в танце, их бедра касались друг друга, а его руки, лежавшие на спине Элизабет, слегка гладили неровный контур ее корсета. — Если мне не изменяет память, мы говорили о том, найдется ли у вас свободное время для короткого отдыха.
— Как гладко у вас все получается, милорд. Это приходит с практикой?
— Все приходит с практикой, моя милая Битси.
— Кому, как не вам, знать об этом… мой беспутный Равенсби.
— Зато у вас, леди Грэм, изумительно получается кокетничать с неотразимой искренностью.
— На самом деле? Вы действительно так считаете? — Элизабет казалась польщенной.
— На самом деле.
— Но, наверное, с вами я не должна этого делать?
— Нет, если вы сейчас говорите всерьез. Цивилизованность, доставшаяся мне от предков и хорошего воспитания, тоже имеет свои пределы.
— Стало быть, мне следует предпринять меры предосторожности?
— Если бы речь шла о ком-то другом, у вас бы не было такой необходимости, но поскольку дело касается меня — да, думаю, вам следует поступить именно так.
— Благодарю за искренность, милорд.
— Я сам удивляюсь собственной откровенности, — усмехнулся Джонни. — Видимо, причиной тому три выпитые мною бутылки бренди.
— Для человека, выпившего три бутылки, вы неплохо танцуете.
— Во всем виновата лошадь Монро. Она захромала, и мне пришлось пить, чтобы хоть как-то скоротать время. А вы пьете? — задал он давно интересовавший его вопрос.
— Изредка.
— Что вы думаете о винах, которые госпожа Рейд посылала вам из Голдихауса?
— Благодарю вас, они были просто великолепны.
Ну разве могла Элизабет сказать ему, что не осмеливалась прикасаться к его винам после первого
— В таком случае давайте выпьем по стакану вина, и вы расскажете мне о строительстве, которое затеяли, — вдруг предложил Джонни, как будто только что они не беседовали об искусстве обольщения, а были всего-навсего старыми друзьями, которые встретились после недолгой разлуки. С этими словами Джонни перестал танцевать.
— Мне не следует этого делать.
— Что же тут плохого?
Откровенный ответ тут не годился — нельзя было допустить, чтобы Джонни воспользовался преимуществом, которое дала бы ему ее впечатлительность.
— Ну, разве что один бокал… — проговорила Элизабет — только потому, что ни за что не хотела расставаться с ним ни на одну минуту.
Раньше Джонни Кэрру приходилось слышать эти слова тысячу раз, и они неизменно означали первую — пусть маленькую — капитуляцию. Удовлетворенный тем, как продвигается процесс обольщения, он одарил Элизабет широкой мальчишеской улыбкой.
— Один так один, — согласился он, беря ее под руку. — Какое вино предпочитает миледи: рейнское или французское?
Когда Джонни подал знак лакею, чтобы тот вновь наполнил их бокалы, подошел его надзиратель — Монро, будто и его заботило, не слишком ли увлекается спиртным Элизабет.
После этого разговор перешел на темы, связанные с архитектурой и стал гораздо более серьезным. Монро истово выполнял обязанности дуэньи, которые добровольно принял на себя чуть раньше, и отделаться от него не было никакой возможности. Ближе к полуночи, осознав и примирившись с этим фактом, Джонни прекратил все попытки спровадить кузена и, потребовав для себя новую бутылку, принялся терпеливо слушать беседу Элизабет и Монро, которые в мельчайших деталях обсуждали затеянное ею строительство. За этим занятием он осушил еще одну бутылку кларета. Но, в конце концов, была еще только суббота.
Гораздо позже, когда Элизабет ушла в отведенные ей комнаты, он добродушно заметил, обращаясь к кузену:
— Ну и силен же ты болтать, зануда!
— Я предупреждал, что буду держать тебя на коротком поводке.
— Она великолепна!
— И не только в кровати — ты это имеешь в виду?
Джонни кивнул.
— Она настоящая умница.
— Если бы ты провел с нею побольше времени, ты понял бы это гораздо раньше.
— Я избегал ее из-за Робби и сложившихся тогда обстоятельств. Вот почему у тебя было больше возможностей узнать ее.
— Не из-за того ли, что я не пытаюсь затащить в постель каждую симпатичную женщину, которую вижу?
— Извини… Привычка — вторая натура.
— Дело не в привычке, а в том, что ты никогда не пытался себя обуздать.
— Если не считать вчерашнего вечера, — ухмыльнулся Джонни.
Монро застонал.
— Да-а, похоже, меня ожидают три очень долгих дня!
Джонни поднял свой бокал в приветственном жесте.
— Три долгих, но очень интересных дня, братишка. Я уже жду не дождусь утра.