Леди и война. Цветы из пепла
Шрифт:
Заботится.
– …и меня заставляла. Ты не представляешь, какое это мучение. Вот смотри, собирают ведра два крыжовника. Главное, успеть снять ягоду, когда она уже созрела, но как бы не совсем, иначе лопаться будет. И эти два ведра перебираешь…
От комаров и мошек лицо распухло, шея и руки постоянно зудели. Меррон натиралась и молодой хвоей, и листьями багульника, но ее все равно грызли.
– …хвостики удаляешь, а потом так аккуратненько, специальным ножичком выковыриваешь косточки из ягод, так, чтобы шкурку не повредить. И в каждую ягоду –
А лес все не заканчивался…
– …но варенье получалось великолепное. Я обязательно посажу возле дома кусты крыжовника. Ради этого варенья… выберусь и посажу. И еще розы. Красные. Белые тоже, такие, которые мелкие. Хотя что ты в розах понимаешь?
Нога провалилась во влажный мох, и Меррон, вытащив ее, а потом сапог, села.
– Извини, я дальше не могу. Я устала. Я ведь просто человек, и… и мне надо отдохнуть. Сегодня. А завтра дальше пойдем.
Силы закончились как-то сразу и вдруг. Даже перебираться на сухое место желания не было. Карто звал. Скулил. Бегал от полянки к Меррон, махал руками, но ей было все равно.
Пусть уйдет.
Все пусть уйдут. Она не стала отбиваться, даже когда карто взвалил ее на спину и сам переволок к костру. Он уложил Меррон на кучу прелой листвы, стянул сапоги и размотал грязные повязки.
– Мерзкое зрелище… наверное, лучше вообще босиком. Но я ж с моим везением на втором шаге уже или ногу пропорю, или на гадюку наступлю. Или и то, и другое сразу.
Карто свистнул, видимо, соглашался. Он уходил и возвращался с охапками листьев, высыпая их на Меррон. И гора над ней росла, но как ни странно, внутри было тепло и уютно. Меррон лежала и думала, что надо бы встать.
Не сейчас, конечно, а вообще… потом… завтра. Иначе смерть. Нельзя поддаваться слабости. И вообще все не так уж плохо. Подумаешь, ноги сбила. Заживут. И зуд от комариных укусов пройдет. Но в остальном-то она цела. И на свободе.
Надо радоваться.
Но не получалось, словно она незаметно для себя самой преодолела некий внутренний предел.
Ничего. Вечер уже… завтра станет легче.
И карто притащил толстую рыбину, которую вскрыл когтями, почистил кое-как и даже, нанизав на ольховые прутья, опалил над костром. Его он разложил сноровисто, и выходит, что зря Меррон в предыдущие дни мучилась.
– Спасибо. – Меррон заставила себя сесть, потому что каждая минута отдыха лишь увеличивала накопившуюся усталость. – Извини, что я тебя тварью обзываю… надо тебе имя дать. Ты как, не против?
Карто свистнул, надо полагать, одобрил идею. Сам он засовывал в рот куски сырой рыбы, потроха и даже голову сгрыз с немалым аппетитом.
– Правда, с именами у меня плохо получается. Мне тетя котенка как-то подарила, давно, когда… я только к ней жить приехала и вообще плохо все помню, то есть про все, кроме котенка. Он черненький был с белыми носочками и пятном на лбу. Я его так и звала – котенок. А тетя сказала, что надо имя. Черныш… его потом соседская собака разорвала… невезучий, как я прямо.
Когда говоришь, становится легче.
И что за беда, если слушатель специфический, главное, внимательный. И не перебивает.
– Я и вправду с детства самого… не одно, так другое.
Надо есть, пусть и не хочется. Меррон ведь знает, что такое истощение. Рыба костистая, с привкусом тины, но это уже не важно.
– Будешь Чернышом?
Будет. И вправду темный, не по масти, но от грязи, которая налипла на кожу.
– Тогда хорошо. Я немного посплю, ладно? А завтра мы дальше пойдем. Обещаю… только сапоги эти я не надену.
Ночь длилась и длилась. Меррон не могла заснуть, но когда наступило утро, она поняла, что и проснуться не в состоянии. Она застряла где-то на границе. И теперь каждое движение давалось мучительно, не из-за боли, но из-за загустевшего тяжелого мира.
– Главное, не сдаваться… здесь хорошо, но если останусь – сдохну. А жизнь по-своему неплохая штука. Надо думать о чем-нибудь хорошем. О варенье, например. Или о тапочках. Дома у меня были совершенно чудесные войлочные тапочки…
Сапоги Меррон оставила в куче листвы.
Она сняла куртку Терлака, пожалев, что все-таки побрезговала его штанами, и отрезала рукава.
– Оно, конечно, от змей не спасет, но идти будет легче. И мягче. А вообще полезно под ноги смотреть. Здесь мы веревкой перехватим, чтоб пальцы не вываливались…
Карто наблюдал за манипуляциями внимательно.
Импровизированные сапоги держались на тех же веревках, которые Меррон намотала вокруг щиколотки.
– В общем-то как-то так. Только извини, я все равно не смогу быстро…
Ее хватило на пару шагов, ровно до острого камня, коварно прятавшегося в моховой кочке. Меррон наступила на него и взвыла от боли…
– Да что это за жизнь такая!
Она хватилась за раненую пятку. И поняла, что больше умирать не хочется. Напротив, боль вызвала приступ здоровой злости, а вчерашняя апатия отступила.
– Ты…
Карто сидел рядом и скалился во всю пасть.
– Ты… чтоб тебя… чтоб вас всех! Политиков, магов, протекторов, психопатов! Чтоб им икалось! – Пятку дергало, и сапог наполнялся кровью. – Чтоб они все провалились к Ушедшему!
И в этот миг небо треснуло. Меррон даже услышала хруст, точно так же хрустит скорлупа куриного яйца, раскалываясь надвое. Белая трещина на синем небе расползалась от края до края.
Она становилась шире и шире.
– Что за…
Мир плакал.
Беззвучно и горько. Меррон зажала уши, чтобы не слышать этих слез, но все равно слышала. Громко как! А белизна исчезала. И синева. И все краски, которые словно уходили в эту промоину…
– Замолчи!
И собственный ее голос пропал.
Беззвучно падали листья с деревьев, чтобы, коснувшись земли, рассыпаться прахом. Он же изменял траву… и, припав к земле, метался карто.
Подскочив к Меррон, он дернул ее за полу куртки.