Леди, которая любила готовить
Шрифт:
– Куда телефонировал?
– Так… в дом… пришли тут, стены расковыряли, ковры затоптали, потянули проводов, не было печали. Вот попомните мои слова, да поздно будет, одни беды от этой телефонации. А братец ваш точно ругаться станет.
– Станет, – Василиса отпустила руку, на которую опиралась, пожалуй, чересчур уж вольно. – Возможно, вас подвезти?
– Не стоит, – Демьян Еремеевич покачал головой. – Возьму коляску.
– И все же…
– Давайте я вас все же провожу. А ваш багаж…
– Акимку за ним послала.
Она любила говорить, пожалуй, даже чересчур, чем вызывала вновь же недовольство. Марья не единожды предлагала горничную сменить, мол, столь болтливой девице место в поместье, но никак не в городе, где болтливостью своей она причиняет ущерб хозяйской репутации. И Василисе давно пора бы найти себе кого-то более сдержанного.
Знающего моду.
И способного волосы уложить двадцатью семью способами.
А Ляля… Ляля шла и поглядывала искоса, явно пытаясь сообразить, что за человек несет Василисин саквояж, откуда он взялся и имеет ли смысл рассчитывать, что хозяйке он глянется.
Глянулся.
Василиса подавила еще один вздох.
Быть может, новый знакомый и был несколько странен, быть может, был он вовсе лишен той привлекательности, что выделяла Александра и прочих, в ком имелась благородная кров. Быть может, он не относился к тем, кого Марья одобрила бы, но рядом с ним Василиса не чувствовала себя неловкой.
Или неправильной.
Да и вовсе спокойно было, хотя, конечно, спокойствие это в высшей степени ложное, происходящее от того, что она довольно много времени провела рядом с этим человеком, и помощь от него принимала, и… и, по сути, что она вообще о нем, кроме имени, знает?
– Где вы планируете остановиться? – спросила она, не зная, что еще сказать. Экипаж и вправду стоял недалеко. Акима вот еще не было. И кони нервно пряли ушами, им тоже место казалось неуютным, шумным, жарким. Быть может, они вовсе предпочли бы оказаться подальше от него, но спутанные ноги не позволяли ступить и шагу.
– На villa «Carmen». Нумер был заказан. Надеюсь, заказ не потеряли, – Демьян Еремеевич поставил саквояж на скамейку кучера и дверцу приоткрыл. Руку подал. – А вы?
– Так… у нас тут дом, собственный, – встряла Ляля, верно, опасаясь, что хозяйка в скромности своей совершит непоправимую ошибку и адреса не назовет. – Его еще вдовьим кличут. Там вдова Посконникова обреталась, она барышне тетушкой приходится.
И этак, лукаво глянула, мол, теперь-то кавалер не заплутает.
– Буду рада, если вдруг заглянете в гости, – неожиданно для себя произнесла Василиса. – На чай.
– Ага, – Ляля вновь не смогла промолчать. – С пирожками. У барышни пирожки такие, ни в одной ресторации, даже столичной, таких вам не подадут. А уж кексы… будто ангелы пекли эти самые кексы. Особенно, который черемховый.
– Черемуховый, – поправила Василиса.
– Буду рад, но…
Не придет.
Кому нужны кексы, пусть и из черемуховой муки. От девицы на выданье требуется совсем иное. Родовитость. Здоровье. Приданое. И безупречная репутация.
Додумать Василиса не успела, ибо появился Аким с носильщиками и чемоданами, и стало совсем уж не до кексов и мыслей, ибо как-то так получилось, что чемоданов оказалось на три больше, чем Василиса брала. Она несколько раз пересчитала эту гору.
– Сестрица ваша подсобила, – Ляля как-то сразу поняла, в чем причина. – Вон те три. Ейные. Что? В прошлым годе еще покупала, когда сама на моря отдыхать собиралась. А тепериче, стало быть, вам спихнула с барского-то плеча. И не зыркайте, барышня, я вам скажу, как оно есть… сестрица ваша, может, и кругом княжна, да только крепко себе на уме. Возомнила старшею…
Под Лялино тихое ворчание чемоданы находили место в багажном отделении экипажа, а те, что не нашли, отправились на крышу, благо, ремни с нее так и не сняли.
И подумалось, что повезло. Марья лишь добавила чемоданы, а могла бы и выкинуть те, которые посчитала бы лишними. А тут и гадать нечего, от чего бы избавилась. Нет, конечно, Александр отправил бы все завтрашним поездом, но… впервые, пожалуй, Василиса ощутила раздражение.
Могла бы и спросить.
Посоветоваться.
Она сжала кулачки. И успокоилась.
Марья не злая, просто… и вправду старшая, вот и думает, что без нее все прочие, помимо, пожалуй, Настасьи, пропадут. Заботится, как умеет.
– А господин ничего такой, – сказала Ляля, взобравшись в экипаж. Внутри было жарковато, и жара эта пахла лаком да деревом, кожей и самую малость пивом, которым кожу эту натирали для мягкости. – Заботливый. Ответственный. Не то, что посвистел этот…
– Кто?
– Посвистел, – Ляля расправила складочки муслинового платья нежно-лазоревого оттенку, который только в моду вошел. – А как его еще назвать? О любви свистел, свистел, а как до дела дошло, так весь и высвистел. Хорошо, хоть вы не горюете.
– А надо?
– Из-за такой мерзи? Нечего… и приехали правильно. Там бы она вам жизни не дала, стала бы женихов пихать и руки выкручивать.
– Ты преувеличиваешь.
Тронулись.
Звонко зацокали подковы по камню. Экипаж покачнулся, чуть просел. Заскрипели рессоры.
– Если бы, – Ляля откинулась на кресло. – Вы ж за него замуж не хотели. Не хотели ведь? А то я не знаю. Но предложение приняли. А почему? Сестрицы забоялись. Что она опять нудеть да попрекать станет.
– Прекрати, – голова разнылась, то ли после дороги, то ли от Лялиного голоса, который заполнял все пространство экипажа.