Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
Она махнула рукой и добавила:
– Главное, чтобы нравился…
– А проклятье?
– Проклятье, - Марья тяжко вздохнула. – К слову о проклятии… есть кое-что… и еще она приедет.
– Кто?
– Наша двоюродная бабушка. Признаться, я не ожидала, что она вовсе откликнется, а уж чтобы приехать… она сама изъявила желание.
Василиса пожала плечами. Как-то вот… не ждала она от этой встречи чуда. Или все-таки ждала? И быть может, эта женщина, о существовании которой они с Марьей узнали не так и давно, действительно
Она тихонько вздохнула.
А Марья взяла и обняла, и так тепло стало на сердце, так радостно. И стыдно тоже оттого, что не так уж давно Василиса злилась на сестру за ее совершенство, как будто Марья в том виновата.
Она чудесная.
И семья у Василисы тоже чудесная. И… и что бы ни случилось, эта семья поможет.
– Идем, - сказала Марья. – Ты должна это увидеть.
«Это» оказалось старою папкой, края которой потерлись, а грубая бумага обрела неровный мышасто-серый окрас, будто плесенью ее побило. Пахло от папки пылью и архивом.
– Вещерскому спасибо надо будет сказать, - Марья присела на софу и поморщилась, ткнув пальцем в дырку, которая образовалась на обивке. – И покрывал каких отыскать, а то право слово неловко принимать человека постороннего в доме столь запущенном.
Василиса опустилась рядом.
Софа точно требовала ремонта, как и козетка, и столик с потемневшим лаком, которые еще и облупился местами. И все-то нужно было делать и немедля, но…
Завязки висели этакими хвостами из потрепанных лент.
Василиса папку распахнула.
И поморщилась. Запах пыли стал резче, да и иной добавился, характерный, мышиного помета.
– Я вот думаю, может все-таки красный? Не тот, который адского пламени, но что-то поспокойнее…
– Зеленый, - возразила Василиса. – Темный, чтоб как дубовый лист. И без всякого рисунка.
– Думаешь?
– А дерево очистить и светлым лаком покрыть. Обои белые или почти белые, там экрю, к примеру, или еще слоновая кость хорошо будет, чтобы солнца много. И гардины светлые с тюлями. Может, вовсе лишь тюли?
– Пожалуй… - Марья задумалась. – Нет, гардины все-таки надобно, помнишь, что летом бывает? Если окна не закрыть, от солнца спасения нету… хотя… ты же солнце любишь.
– Люблю.
– Тогда может и тюли… газовые, пышные, в несколько слоев. Я у Валеевой подобные видала, причем длинные такие, они на полу еще лежали. Я тогда подумала, что глупость это, мажутся ведь, но гляделось красиво…
Снимок был старым.
Может даже вовсе не снимком, но черно-белым, точнее буро-желтым дагерротипом, сделанным еще в те давние времена, когда печатные кристаллы только-только начали использовать. И оттого слепки выходили нечеткими, размытыми, словно сквозь воду смотришь.
Василиса провела пальцем по неровному краю.
Прадед… похож на свой портрет, правда, моложе и много моложе. Красивый? Пожалуй, что да… Александр Радковский.
Офицер.
Белая
Она…
Странна.
Да, пожалуй, правильно будет назвать именно так. На плечах ее лежит шуба столь огромная, что вся-то женщина теряется под этою шубой. Темный мех собирается складками, шуба слишком длинна, а потому лежит на земле. Из-под шубы выглядывают тонкие руки, в которых женщина держит блюдо.
Или это не блюдо?
На ее голове странная шапочка, украшенная тем же мехом.
Но не одежда делала ее иной.
Лицо.
Круглое и плоское.
Как у Василисы. Круглее, чем у Василисы. И на этом круглом лице терялись темные узкие глаза. Нос ее был приплюснут, а губы слишком велики, чтобы это было красивым.
– Наша прабабушка, надо полагать, - Марья взяла снимок бережно. – Как думаешь, с этого можно написать портрет?
– Зачем?
– Затем, что… не знаю. Так будет правильно. Пусть она, конечно, не благородной крови…
– Благородной, - возразила Василиса. – Только… у них своя кровь. У нас своя.
– Тем более, - Марья разгладила тонкую паутину трещин. – Снимок выцветает, того и гляди выцветет и памяти не останется, а надо. Я не знаю, почему бабушка так… себя вела, хотя… она всегда говорила, что Радковские едва ли не родня Рюрикам и очень этим гордилась. Кровью. Чистотой… только… цена этой чистоты… я такую платить не желаю.
Марья покачала головой.
А Василиса взяла следующую бумагу. Тонкий полупрозрачный уже лист, потемневший от времени. Чернила же, напротив, посветлели и выцвели почти.
– Это… - ее взгляд скользнул по первым строкам. Читать было неудобно, уж больно узорчатым оказался почерк. – Это…
– Брачный договор, как я понимаю, - Марья отложила снимок. – Между нашим прадедом и…
…Гилян…
Ее звали Гилян. И пришло откуда-то значение имени – светлый путь.
– …Галиной Романовной из рода онойро, крещеной третьего сентября года тысяча семьсот восемьдесят седьмого от Рождества Христова в церкви Всех Святых…
А название городка, в котором данная церковь стоит, незнакомо. Есть она вовсе? Или сгинула вместе с поселением.
– Свидетельство о крещении тоже имеется, как и снимок церковной книги…
Еще один, хрупкий, почти нечитаемый.
– Зачем?
– Городок этот расположен на самом краю степей, мне Вещерский показывал. Думаю, прадед спешил. И венчались они там же. В тот же день. Сразу после крещения, как полагаю.
Еще один снимок.
И та же книга, то есть, Василиса не знает наверняка, но предполагает, что книга та самая, бледные листы заполненные нервным неровным почерком.