Леди, которая любила лошадей
Шрифт:
– Что… это было? – он провел языком, убеждаясь, что все зубы на месте. Во рту было сухо и мерзко, словно с похмелья.
– А это… это нам Семен Евстратович, думаю, отдельно поведает, - князь выглядел мало лучше. Бледный, какой-то разом осунувшийся, он сидел, опираясь на спинку кресла, запрокинув голову. Из носу у него тоже кровь шла, темною гладкой струйкой стекала на губы, а там и на подбородок.
– Связались… с мертвечиной… - выдавил Ладислав, отряхиваясь. – Идиоты.
Он выглядел куда лучше прочих.
– А не вам нас судить! – взвился
– Прекратите, Семен Евстратович, - поморщился Вещерский и поднял-таки руки, тоже связанные, полез в карман и вытащил платочек, прижал к носу. – А то и вправду поверю, что ты идейный.
– А то нет, - сказал революционер, который, к слову, выглядел вполне обыкновенно.
– Нет, естественно. Вы, Семен Евстратович, - это Вещерский сказал с тонкою издевкой, которую, однако, Сенька не заметил. А может, почудилась она просто Демьяну, – чересчур умны для подобных глупостей. Вы, конечно, вьетесь рядышком, да любите не идею, но деньги, которые она приносит.
Демьян, преодолевая муторную головную боль, попытался припомнить, что ж он про Сеньку-то читал.
Читал ведь.
Приходили ориентировки, да и вообще… дышать надо. Глубоко и спокойно, отрешаясь от всего.
– Перекупить думаете? – осведомился Сенька деловито, после с каким-то сожалением произнес. – Не выйдет…
– Не выйдет, - повторил Аполлон Иннокентьевич, спускаясь.
Шел он осторожно, как-то по-старчески, обеими руками держась за перила. И ногу ставил со ступеньки на ступеньку пренерешительно, то ли этим ступенькам из заросшего грязью мрамора не доверял, то ли собственному телу.
– Зря вы сюда приехали, - сказал он тихо. – Я не хотел вас убивать… и никого-то…
– Не хотел, - подтвердил Сенька, пистоль баюкая. – Он у нас по другому делу…
– Девиц обихаживает? – Вещерский произнес это просто и спокойно. – Таких, которые излишне романтичны и доверчивы.
Аполлон остановился.
– Вы не понимаете!
– Расскажите.
Он уставился на Сеньку, и как-то так сразу стало понятно, кто здесь главный.
– Говори уже, - махнул рукою Сенька. – Все одно ждать велено… вот, княже, честное воровское, не стал бы трогать. Ты верно молвил, я человек разумный, я знаю, с кем вязаться стоит, а кого лучше стороночкою… уезжать придется, а то ж батенька ваш за просто так не отвяжется… хотя, конечно, вскорости и у него иных проблем прибудет. Но злопамятный. И супружница опять же ваша… огонь-баба… я тогда говорил, что не стоило ее трогать.
– Не послушали?
– Кто ж слушает старого доброго вора? – вздохнул Сенька и ощерился.
Добрым он никогда-то и не был.
Теперь Демьян четко вспомнил все, что случалось прочесть, и даже удивился тому, сколь, оказывается, внимателен был.
Сенька, прозванный Медведем, родился, как ни странно, в семье приличной. Седьмой сын в обыкновенной семье обыкновенного батюшки.
Младший.
Любимый.
Может, балованный, а может, сам по себе порченный. Родители его
В первый раз его привлекли за кражу, и взял-то немного, отрез ткани узорчатой, как после клялся, что маменьке на платье. Простили.
Отпустили.
И зря… после он уже не попадался, то ли умнее стал, то ли сообразил, что лисы в своей норе не гадят. Главное, что из дому Сенька ушел, едва четырнадцать разменявши. А там… вновь он выплыл в Петербурге, где взят был уже за кражу кошеля с двумястами рублей. Взял-то у купчишки пьяного, не сообразивши, что человек подобный навряд ли об имуществе не позаботится.
Кошель оказался зачарованным.
Был суд.
Порка.
И тюрьма, из которой Сенька сбег. На кражах он боле не попадался, но в общество воровское вошел человеком уважаемым.
– Как ты вовсе в это дерьмище-то влез? – поинтересовался Вещерский. – В последний же раз Богородицей клялся, что больше с революционерами ни-ни…
– Так… клялся, - вздохнул Сенька. – Ваша правда, княже…
…в семнадцать был отдан под суд за разбой и смертоубийство, при том случившееся. И отправлен на каторгу, да только кто с той каторги не бегал. Вот и Сенька ушел.
Вернулся.
И к разбою тоже. Кровью он не брезговал, но надо сказать, что и зря не лил, не куражился над людьми, как иные. Репутацию снискал честного вора, закон уважающего.
Поговаривали, что может статься, и выше пойдет.
А потом он исчез.
И выходит, что не просто так.
– Не отпустили?
– Кровью клялся служить делу, - поморщившись, признался Семен Евстратович. – Кто ж знал, что клятва вживу…
Вещерский покачал головой и перевел взгляд на Аполлона, который, спустившись с лестницы, присел на нижней ступеньке.
– А вас, стало быть, еще там завербовали? В Австрии?
– Так получилось…
– Дайте угадаю. Вы были студентом, молодым и веселым. Учиться не хотелось, но хотелось гулять и веселиться, а батюшка ваш сих желаний не разделял. И что? Содержание урезал?
– Вовсе лишил. Из-за дуры одной. Решила, что раз понесла, то я теперь жениться должен. И ладно бы была она из приличной семьи, так ведь… я ей сразу и сказал. А она в петлю. И отцу отписалась, что проклинает, стало быть… Господи, все беды из-за баб!
Это он произнес весьма даже искренне.
Демьян потрогал переносицу. Слабость отступала, хотя голова еще была тяжелою. Но и кровить вроде не кровило. А больше всего Демьяна занимала мысль, чего именно княжич добивается. Ведь не зря же сам пошел.
Не зря и их с собою взял.
Мог ведь иначе.
Приказ людям отдать, коих под рукою немало. А там уже потом, после, прийти и разговоры разговаривать в месте ином, куда более для беседы приятном. Для княжича, само собою. И риска-то никакого. И запираться Сенька не стал бы. Он никогда-то прежде не открещивался от собственных дел.