Леди Макбет
Шрифт:
Вот ещё одна история из древних времён: некогда греки вели войну с чужеземными восточными врагами. Чужеземный принц убил любовницу одного греческого воина. Греческий воин отомстил принцу. За это другой человек с Востока убил греческого воина. Тогда сын греческого воина убил человека с Востока. Но не только его, а также шестерых его сыновей. Самого младшего, младенца, он ударил головой о стену замка, раздробив ему череп, размозжив ещё не окрепший мозг. Таким образом он хотел убедиться, что сыновья человека с Востока не вырастут и не сумеют ему отомстить.
Месть – не деревянная чашка, которую можно осушить
Как ни странно, именно здесь, в пустом коридоре, её заново настигают слова отца. Ты будешь тем, что я из тебя сделаю. Он отправил в Гламис невесту, безвольное тело в белом платье, но, возможно, за пеленой вуали он всё-таки сумел укрыть горностая. А горностай, по слухам, умный зверёк. Ну или, по крайней мере, с безжалостно острыми зубками.
Помедлив, Россиль поднимает вуаль, и вместе с завесой отступает реальный мир. Серый камень безоконного коридора подёргивается рябью. Она легко скользит в потоке собственной памяти, как рыба в воде.
История такова: Россиль тринадцать. Слухи о ней пока не громче шёпотков, бледный дымок, едва уловимый боковым зрением. Что до остального, она красива, герцог возлагает большие надежды на то, что она составит достойную партию какому-нибудь ценному союзнику. Иногда она воображает себя замужем за хорошеньким анжуйским принцем, но это лишь туманные мечты. А на самом деле в последнее время из головы у неё не выходит один юный конюх: у него глаза словно голубой хрусталь, и он так робко ей улыбается. Она начинает отираться на конюшне, чтобы снова увидеть проблеск этой улыбки. Но видит в основном сильную, мускулистую спину – там, где влажная от пота туника прилипает к коже, обозначаются рельефные, как у взрослого мужчины, мышцы.
Разумеется, мальчишки с конюшни не женятся на знатных дамах, а благородные дамы, в отличие от благородных мужей, не имеют привилегии быстрых совокуплений с прислугой на сеновалах. К этому времени Россиль уже научили не смотреть мужчинам в глаза и на всякий случай ходить, опустив голову. Но слухи пока не стали правдой. Нет жёстких правил, и нет белой вуали, вынуждающей подчиняться им.
Иными словами, однажды, придя в конюшню, Россиль берёт мальчишку-конюха за руку. Она поднимает голову и встречается с ним взглядом.
Говорят, что некоторые воспоминания могут повергнуть разум человека в такой кромешный ужас, что в памяти их замещают чёрные провалы, и таким образом наиболее мучительные отрывки, будто горстка битой глиняной посуды, тронь – порежешься об острый черепок, больше не причиняют боли. Россиль желала бы помнить только отдельные вспышки, то, что ей по силам вынести. Но она помнит всё. Глаза конюха темнеют. Он крепче перехватывает её руки, притягивая её к себе. Их губы сближаются, до соединения остаётся один выдох.
А затем вторгается чей-то чужой, посторонний голос – возмущённый выкрик. Мальчишку-конюха с силой отрывают от неё. Старший конюшенный оттаскивает его назад и бьёт по лицу, она слышит треск, с которым ломается, смещается в сторону его тонкий нос.
Брызжет кровь. Россиль
Его приводят к Кривобороду в цепях. Герцог слушает чужой рассказ, перебирая длинную вьющуюся бороду пальцами в дорогих кольцах. Россиль сидит, сжавшись, в углу зала, глядя в пол. Её смертоносные глаза полны слёз.
Отец отдаёт приказ так тихо, что Россиль не разбирает слов. Она слышит лишь сдавленный всхлип и звук, с которым что-то влажное выплёскивается на камень. К тому моменту как она решается поднять глаза, всё уже убрано: тело мальчика унесли, старший конюшенный отправился обратно на конюшню, кинжал отца вернулся в ножны.
Герцог подходит к Россиль. Служанки уже отмывают с пола красные пятна.
– Мне очень жаль, – шепчет она, не глядя. Ей слишком страшно встретиться с ним взглядом.
Отец подаёт ей руку, испачканную в чужой крови. На своей памяти она видит такое первый и единственный раз: он никогда не пачкает руки по пустякам. Рутину физической расправы всегда можно перепоручить кому-то более слабому и низкому по статусу. Отец научил Россиль тому, что открытое насилие подобно деньгам. Если сорить ими направо и налево, прослывёшь неосмотрительным и безрассудным. Но если копить монеты и тратить их только по необходимости, другие начнут считать тебя хитрым, словно горностай. Поэтому Россиль её отец кажется самым умным человеком на свете.
– Извинения ни к чему, – снисходительно бросает герцог. – Мальчик мёртв. И ты сама преподала себе лучший урок, чем мог бы я. Порой нет ничего красноречивее пролитой крови.
Россиль, взявшись за руку отца, поднимается на ноги. У неё дрожат колени. Её взгляд не отрывается от земли.
Вскоре после этого случится роковой приезд Обманщика, и Россиль принудят носить вуаль. Затем приставят к ней Хавис в качестве служанки: защиты, пусть и слабой, от жадного мужского влечения. Но сама по себе эта история – не тайна. Отец Россиль знает её, знает старший конюшенный, Хавис и большинство придворных Кривоборода – из вторых рук. Эта история выглядит как хороший урок, хорошее предупреждение.
А тайна вот в чём: это сама Россиль захотела, чтобы руки мальчишки-конюха коснулись её рук, а его губы – её губ. Его охватило вожделение, а не безумие. Это её желание отозвалось в нём, разлилось в его крови, словно от укола ядовитого жала. Россиль захотела его – и заставила хотеть её в ответ. В этом опасность её глаз. Они могут заставить мужчину поступить так, как она желает.
Если бы правда выплыла наружу, дело не обошлось бы вуалью, подвенечным платьем и помолвкой с чужеземным дворянином. Её ждала бы петля, клинок или костёр. Вызывать безумную дикую похоть – одно дело, такой силой (если это можно назвать силой) наделена любая красивая женщина, особенно если стремится развить в себе это искусство, а порой и помимо собственного желания. Но подчинить мужчину своей воле – это совсем другое. Кривобород не смог бы спасти дочь, стань известна правда. Ничто бы её не спасло. И поэтому её сослали сюда, в эти мрачные унылые земли на краю ойкумены – чтобы уберечь мир от неё.
Россиль снова надевает вуаль – тонкая ткань вздрагивает от долгого выдоха. И встаёт с пола, чтобы уйти прочь от залы и не слышать больше ни гнева мужа, ни жалобных слов крестьян, умоляющих сохранить им жизнь.
Конец ознакомительного фрагмента.