Леди Макбет
Шрифт:
– Где ваш старший?
– испуганно спросила старуха.
Я быстро поглядел на соседние лавки - на них лежала постель, его не было.
– Одевайтесь и берите носилки!
– приказала она.
– Быстро!
Только что она вышла, я бросился в коридор к ванной.
– Нет его там, - спокойно и досадливо сказал парикмахер.
– Он только что мимо меня прошел, я спрашиваю: "Ты куда?" А он мне: "Не ложись. Сейчас принесу, пить будем". Да, пожалуй, выпьешь, подвела ведьма точку свою!
Вошел дежурный
– Готовы? Ой, скорее копайтесь! Там же нашего товарища убили.
– Как?
– крикнул я.
Он ничего не ответил и вышел. Мы - я и парикмахер - с носилками пошли за ним.
Ох, как помню я эту ночь и следующее за ней утро!
Светало. Звезды еле мерцали на бледном небе. Все предметы выглядели четко, резко, жестко, как вылитые из железа. На дворе нас уже ждал конвой. Четыре рядовых и начальник. Когда мы с носилками сошли с крыльца, высокого, как эшафот, они молча двинулись вперед. Почему-то из всего этого памятного утра мне особенно запомнились серые штыки, поднятые к такому же серому недоброму небу.
В холодке рассвета мы прошли двор, вошли через арку в сад, и тут возле здания с амбразурами и решетками увидели двух человек. Один лежал животом на окровавленной траве, другой стоял поодаль под деревянным грибом. Он держал винтовку наизготовку и дико, но спокойно смотрел на нас. Между нами громоздилось что-то покрытое брезентом. Это и был спирт. Мы поставили носилки на землю.
Раненый (или убитый) лежал во весь рост, вытянув ноги в солдатских сапогах со стертыми подковами.
– Берите, - приказал доктор и, наклонившись вперед, тронул за пульс. Я взялся за ноги, парикмахер за плечи, и тут раненый развернулся, и я увидел, что это точно Копнев.
Лицо его с закрытыми глазами не изменилось, только смерть или боль выгладила его, стряхнула всю шелуху и мелочь, и оно стало спокойным, важным и белым-белым.
– Понесли, - приказал доктор.
Краем глаза я увидел, как уводили стрелка. Это был молоденький (хотя, может, только моложавый) парень, кудрявый, с усиками, нагло-голубоглазый, усиленно-спокойный. У него уже взяли винтовку, сняли с него пояс, и он шел по росистому визжащему гравию в расстегнутой шинели, нарочито не торопясь, засунув глубоко руки в карманы галифе.
Он взглянул на нас, на носилки, на умирающего и равнодушно отвернулся.
– Сразу же на стол, - шепнула мне хирургическая сестра и отворила нам дверь. Тут я впервые увидел предоперационную. В ней все было иссиня-белое, холодное, блестящее - пол, стены, мебель. "Цвет смерти" - остро и тоскливо подумалось мне.
Мы положили раненого на стол, и тут он простонал и на мгновение открыл глаза.
Сестра наклонилась к самому его лицу. Она была очень хорошенькая, тонкая, голубоглазая, с нежным хрупким лицом и очень красными губами.
– Ну как, милый?
– спросила она нежно и взяла его за руку тонкими, постоянно холодными пальцами. Он что-то
– Что?
– не поняла она и коснулась горячими губами его лба.
Копнев вдруг снова открыл глаза и посмотрел на сестру.
– Не дайте умереть, - выговорил он очень отчетливо и строго.
– Давайте, - шепнула сестра.
Мы сняли с раненого рубаху, под ней оказалась фуфайка, под фуфайкой рубаха с красными фигурными вензелями, а дальше я увидел мокнущий черно-кровавый бугристый гриб-дождевик, величиной с кулак. Только потом я понял, это выперли кишки. Вошел хирург, высокий, моложавый, рыжий, в белой шапочке, снял пенсне, молча наклонился над раной. Потом взял Копнева за руку.
– Больной, - сказал он отчетливо, - как ваша фамилия?
Копнев открыл глаза.
– Не дайте умереть, доктор, - произнес он тихо и отвернул лицо.
– Под общим, - обернулся хирург к сестре и отпустил его руку.
– Несите! Ну а вы, товарищи... Мы сложили носилки и вышли. На крыльце приемного покоя, как на эшафоте, стояла Маша. Она смотрела на нас и плакала:
– Беда, однако, - покачал головой татарин, - что наделала, ведьма!
– Жив?
– спросила Маша сверху.
– Жив, - хмуро отрезал парикмахер.
– Все кишки вон! Понесли резать.
Я возвратился домой в таком нехорошем мутном состоянии, что на другой день опоздал в Измайловский парк на свидание с девушкой в красной шляпке и молочных туфельках, а когда пришел, то толку от меня тоже было немного: я мямлил, был рассеян, начинал что-нибудь говорить, а в середине терял нить, останавливался и мекал. Оно и понятно: говорил-то я про одно, а думал совсем о другом.
– Слушай! Да что с тобой такое?
– спросила вдруг моя спутница и заглянула мне в глаза.
– Ну так и есть! Опять к тебе эта ведьма пристает.
Я ответил, что нет, не в ведьме тут дело - тут совсем другое.
– А именно?
Я коротко, но все-таки очень бессвязно рассказал ей кое-что, и только произнес проклятое имя, как из поворота аллеи вышла она, неожиданная, как призрак. Я так и онемел.
– Добрый вечер, - сказала она очень ласково, - гуляете? Приятной вам прогулки.
С десяток секунд мы все трое молчали, и рассматривали друг друга.
– Та самая?
– толкнула меня моя спутница. Кастелянша повернула голову и взглянула на нее.
– Какая хорошая барышня, - сказала она.
– Вы никуда не торопитесь? Ну, я... мне вас только на два слова.
– Моя спутница посмотрела на браслетку. А вы, девушка, не беспокойтесь, я не зарежу. Мне только два слова.
– Пожалуйста, - очень вежливо ответила моя спутница, не сводя с нее глаз, - но отойдем. Несколько шагов мы прошли молча.
– Да, ведь вот какая беда с Иваном, - вздохнула кастелянша.
– Как он сейчас?
– встрепенулся я.
– Умер сегодня ночью.
– Умер?
– мы оба так и встали.