Леди-наследница
Шрифт:
— Беги в трюм. — Разве он не сказал всем мальчишкам, чтоб шли в трюм? — Быстро!
— Не-а. — Джимми пожал плечами. — Да мне руки не шибко-то и нужны. Вот у Билли головы нету, вот это незадача.
Дверь каюты распахнулась, и вошел юный Колин Ньюберри с дырой с обеденную тарелку в животе, и он сжимал в руке голову Билли, словно фонарь.
— Нашел! А где он сам?
— Я теряю вас, — услышал Гидеон собственный шепот. — Я теряю вас…
Вслед за Колином вошел лорд Марсон. Верхняя левая половина туловища у него начисто отсутствовала,
— Что потерял, капитан? Это голова Билли? Он ищет ее.
— Отправляйтесь в трюм! Бога ради, я же приказал вам идти в трюм!
Голова Билли заморгала.
— Но, кэп, мы же только что оттуда.
Все фигуры перед ним расплылись, крик отчаяния эхом зазвучал у него в голове и сдавил горло. Гидеону хотелось выдавить его оттуда. Если бы хоть раз удалось это сделать, агония уменьшилась бы. Но с губ не сорвалось ни звука, только долгий стон, который он услышал словно с очень большого расстояния.
— Гидеон, Гидеон, проснитесь. Ради Бога, проснитесь.
Голос Уиннифред проник в его сознание сквозь волны боли и отчаяния. Наконец-то, наконец крик начал умирать, медленно стихать, как последняя нота какой-то неистовой симфонии.
Первым, что он увидел, были ее глаза. Трудно было разглядеть что-то, кроме потолка или верхушки полога, когда он очнулся ото сна, и несколько мгновений он мог только тупо таращиться, пока рассеивались остатки сна. Воистину совсем не так ужасно, просыпаясь, видеть прекрасные глаза, полные озабоченности… и страха.
— Гидеон?
— Проклятие. — Он оттолкнул ее дрожащими руками. — Минуту. Дайте мне минуту.
— Да. Конечно.
Он сел и потянулся за рубашкой, которую бросил на пол, когда ему стало жарко читать в постели. Просунув руки в рукава, он поднялся, порадовавшись, что заснул в брюках. Затем сосредоточился на том, чтобы успокоить колотящееся сердце.
И, только убедившись, что хоть немного восстановил самообладание, он снова повернулся лицом к Уиннифред.
Она сидела на его кровати, и он только сейчас заметил, что Уиннифред одета в кремовую ночную рубашку и халат, которые он сам покупал. Цвет напомнил ему ее кожу. Сейчас кожа была бледной, резко контрастируя с россыпью веснушек на носу и скулах. В широко открытых глазах плещутся беспокойство и тревога, с упавшим сердцем осознал Гидеон. Он напугал ее.
— Я… — Недовольный тем, что голос его прозвучал сипло и надтреснуто, он прокашлялся и начал снова: — Я напугал вас. Прошу прощения.
Она покачала головой и мягко заговорила:
— Я испугалась не вас, Гидеон. Я только испугалась за вас, когда услышала, как вы кричите. Вы… вы нездоровы, да?
— Да нет, я не болен. Я… — Он осекся, не зная, что сказать. И остановился на благословенно земном деле застегивания рубашки. — Почему вы не в постели?
Уиннифред встала, по-прежнему не сводя с него внимательного взгляда.
— Мне захотелось выпить молока. Я проходила мимо
— Вам следовало позвать служанку.
— О! Если вы предпочитаете, чтоб пришла служанка, я могу разбудить Бесс и послать ее к вам, и…
— Нет, за молоком… — Он покачал головой, злясь на себя и на ситуацию. — Не важно. Я бы хотел побыть один, Уиннифред.
— Ох да, конечно. — Она заколебалась, повернулась, чтобы уйти, потом снова обернулась, нервно теребя руками пояс халата. — Иногда, если меня что-то тревожит, мне помогает разговор с Лилли. Если вы хотите рассказать мне о своем сне…
— Не хочу.
Голос его был отрывистым, но Гидеон ничего не мог поделать. Желание принять то, что она предлагала, рассказать ей все, буквально переполняло его. Ощущение было новым для него — он никогда прежде не испытывал соблазна поведать кому-нибудь о своих снах, даже брату, — и почувствовал себя трусом. Сам сон и причина этого сна — это его бремя. Он это бремя заслужил и будет носить его в одиночку.
— Я не желаю это обсуждать.
— Если вы уверены…
— Уверен. — «Бога ради, уходи же». — Спокойной ночи, Уиннифред.
— Да, хорошо. — Она слабо улыбнулась ему. — Спокойной ночи, Гидеон.
Она снова повернулась и быстро выскользнула, щелкнув дверью. После этого он еще долго стоял не шевелясь, уставившись в одну точку. Это было бы так просто, вначале подумал он, так просто позвать ее назад.
Он с минуту раздумывал над этим, пока не удостоверился, что она уже не услышит его голоса, если он сдастся и окликнет ее.
Потом он подумал, как легко было бы выскользнуть из комнаты и догнать ее в коридоре, пока она еще не ушла к себе.
Минуты шли, и он начал представлять, каково было бы бесшумно пройти по дому и тихонько постучаться к ней в дверь. Она бы впустила его, ни на секунду не задумавшись о том, что это неприлично. Она ведь не думала о неприличии, когда пришла к нему в комнату, не так ли?
Теперь он представлял, как она закрыла бы дверь, мягкую постель, на которой они сидели бы, пока он рассказывал бы ей о своих ночных кошмарах. Он подумал о том, какой понимающей она была бы, какой сострадающей. Как легко ему было бы эгоистично обернуть это сострадание себе на пользу. Как это прекрасно, как успокаивающе для мужчины забыться в объятиях женщины… С Уиннифред это было бы нечто большее. А больше он не имеет права взять, как и не в состоянии дать.
И все же он продолжал неподвижно стоять и мучить себя запретными образами. Трудно сказать, как долго он позволял буйствовать своему воображению и сколько бы еще это продолжалось, если б не послышался тихий стук в дверь.
Уиннифред.
Ему стоило бы догадаться, что она не примет ответа «нет». Стоило бы понять, что ее упрямство и врожденное желание защищать не позволят ей отступить.
Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, и пошел открывать дверь, приготовившись отослать ее снова.