Леди-послушница
Шрифт:
Ависа посмотрела на Милдрэд, словно только сейчас увидела.
– Когда мужчины едят и пьют, для них это куда полезнее, чем перевязка. Ну же, Артур, спой для меня «Далекий свет».
«Далекий свет»! А Милдрэд почти поверила, что только для нее одной предназначалась эта песня!
Она едва не заплакала, потянулась к бокалу, но так неловко, что опрокинула его и темное бордоское разлилось по вышитой скатерти. Однако хозяйка только пожала плечами и сделала слугам знак прибраться.
– Я не стану сегодня петь, Ависа, – сказал Артур.
Генрих внимательно оглядел всех троих – смущенно поникшего Артура, демонстративно отвернувшуюся девушку и улыбающуюся Авису.
– Что это за песня – «Далекий свет»? – спросил Генрих,
– Это песня о недостижимости мечты, – вздохнула Ависа. – О том, что есть некто милее всех, кого хочешь видеть своим, даже когда все против. Это как дотянуться до звезды, что невозможно и в то же время желанно, – низкий голос Ависы чуть дрогнул, стал более хриплым, почти нисходя до шепота: – Поэтому все, что остается, – это мечтать и надеяться.
Она подавила вздох.
Генрих продолжал играть – причем чем дольше затягивалось это неловкое молчание, тем лучше становилась его игра. Даже Милдрэд наконец повернулась; Артур дивился, видя, как ловко перебирают струны короткие, сбитые на костяшках пальцы Плантагенета. Ависа усадила на колени кошку и откинулась на спинку стула, придав лицу выражение благосклонного внимания.
– У меня тоже есть мой далекий свет, – не переставая играть, произнес Генрих. – И этот свет так же недосягаем для меня, как для любого из вас. Даже больше. Ибо та, о ком я мечтаю… Она как солнце. Она светит всем, но к ней невозможно приблизиться. А ведь она из плоти и крови, у нее есть имя, но это имя замужней женщины. Да, я, как трубадур, готов воспевать свою леди, но таких, как я, увы, много, и мой голос теряется в сонме других. Что же остается? Увы, только мечтать. А мои мечты… – Он резко ударил по струнам, они зарокотали, а лицо Генриха стало напряженным, упрямым, глаза сузились. – Мои мечты – это моя жизнь. Ибо каков бы я ни был, что бы мне ни пришлось перенести, я знаю, что она станет моей. Выше, благороднее и прекраснее ее нет во всем христианском мире. Но она стоит того, чтобы ее добиваться… даже вопреки всему! И я клянусь своей христианской верой и тем будущим, какое построю, что однажды стану ей ровней!
Он почти вскричал это, прижал ладонь к струнам, и они вмиг замерли.
– Бог мой, – произнесла пораженная Ависа. – Вы так пели о своей мечте… об этой леди, что я могла бы поклясться: это, по меньшей мере, королева Элеонора!
Генрих резко повернулся и вонзил в нее пристальный взгляд, лицо его потемнело от прихлынувшей крови. Схватив бокал, он залпом опрокинул его и только после этого вновь смог улыбнуться своей беспечной мальчишеской улыбкой.
– Вы большая выдумщица, милая Ависа! Королева Элеонора… Оказывается, и в Англии она известна.
– О ней знают везде, – заметил Артур. – Прекрасная венценосная особа, которая правит половиной Франции, возглавляет крестовые походы, покоряет сотни сердец и задает тон в модах и манерах. Но сейчас, – он поднялся, отодвигая свое кресло, – сейчас мы слишком пьяны и утомлены, чтобы делиться своими мечтами. Думаю, наша гостеприимная хозяйка укажет, где мы сможем передохнуть?
Слуги проводили гостей, освещая дорогу, за каждым несли блюдо с фруктами и бадью с теплой водой. Пока те расходились, Ависа продолжала сидеть у камина, глядя на огонь и медленно проводя унизанной перстнями рукой по шерстке устроившейся на ее коленях кошки. Кошка блаженно мурлыкала, но лицо Ависы было как каменное. Даже когда к ней подошла служанка, чтобы отчитаться, кто и где расположился, она не повернулась.
– Так Артур в комнате с этой… леди? – спросила почти бесцветным голосом.
– Да, госпожа.
Глаза Ависы оставались широко раскрытыми, не мигающими, только полные губы скривились в усмешке.
– Надо же… А ведь он всегда твердил, что полюбит лишь ту, которую сможет уважать. Ха, мужчины! Все они таковы. Что ж, значит, это просто очередное
При последних словах она как будто ожила и, отпустив кошку, торопливо вышла. В полумраке почти взбежала по деревянной лестнице, свернула. Ей хотелось подслушать под дверью, дабы убедиться, что Артур – ее Артур! – с той, другой. Но каково же было ее удивление, когда при повороте лестницы неожиданно едва не наступила на него.
– Ах!
– Эй, эй, не ходи по моим бедным усталым косточкам! – негромко отозвался снизу юноша.
Он устроился поперек прохода у дубовой двери, за которой отдыхала саксонка, полулежал, упершись спиной в стену, поджав ноги. Ависа присела рядом.
– Ты что, собрался здесь спать? – веселым шепотом, переходя на валлийский, спросила она. – Как сторожевой пес, охраняющий хозяйку?
– Да.
– Ну тогда… Может, тебе будет удобнее в моей постели?
Артур в полутьме взял ее руку и поцеловал.
– Ты славная, Ависа. Я благодарен, что по-прежнему добра ко мне, даже после того, как я тебя отверг.
– То было давно. Я не злопамятна.
– Да и не скучала в мое отсутствие, – игриво заметил он.
Ах, если бы в его голосе не было столько веселья!
– Идем, – потянула она его за руку, но Артур охнул от боли. – Идем, – повторила она, – я не покушаюсь на твое целомудрие, просто хочу тебя перевязать.
Немного позже, когда он был полураздет и Ависа закончила обрабатывать его рану, она не удержалась, чтобы ласково не огладить его худощавое, но мускулистое тело, провела ладонью по покрывавшим пластины груди темным волосам.
– Артур, помнишь, как нам было хорошо вместе? Ну еще тогда, пока ты не знал, что я была любовницей старого графа… а потом его сына. Уж если Вилли Глочестер так возжелал меня, что примчался, едва его родителя предали земле, то отчего же ты отшатнулся, словно опасался подцепить заразу?
Артур молча накинул рубаху и взглянул на Авису, затягивая шнуровку у горла.
– Может, тогда я и любил тебя. Но в то время ты была для меня самым большим разочарованием. Я не знал, кто ты, знал только, что ты навещаешь внебрачную дочь Глочестера в имении Прийс-Холл. Ведь ты не сказала, что это и твой ребенок. Да, ты все скрывала, ты играла моими чувствами, когда после меня отправлялась к своему высокородному Уильяму Глочестеру. Хотя что я для тебя? А Глочестеры изменили твою жизнь. Ты их признанная содержанка, ты богата и независима в этом городе, у тебя могущественный покровитель, и тут твой дом.
– Тут бордель, которым я управляю. А ты слишком высокого мнения о себе, чтобы снизойти до такой, как я.
– Возможно, – просто ответил он, не видя, как лицо Ависы исказилось от боли.
– Что ты знаешь обо мне и о моей жизни, бродяга! – Ее голос стал хриплым, словно ломался. – Я не просто так стала шлюхой. Там, откуда я родом, для красивой девушки возможен только такой путь, чтобы уйти от хлевов и старого вечно пьяного мужа.
– Ну да. Красивая девочка, которая убежала от супруга, чтобы получить бархатную пелерину от принца Мадога из Поуиса. Ангхарад, так звали тебя тогда, когда ты стала греть постель Мадога. И привязала его к себе столь прочно, что он взял тебя с собой в поход на Линскольн. Но там ты сменила свое валлийское имя, стала называться Ависой, дабы твоему следующему покровителю, вельможному Роберту, графу Глочестеру, не приходилось ломать язык. Видишь, сколько я узнал о тебе, моя милая Ависа. И это еще до того, как ты согласилась переменить отца на сына и строила мне глазки, еще не будучи любовницей молодого Уильяма. Так что мы стоили с тобой друг друга: я выдавал себя за человека из свиты Роджера Херефордского, а ты называлась приближенной к дому графа, когда навещала вашу с Глочестером дочь в Прийс-Холле – имении, которое старый граф отписал для девочки. Так что у тебя все в порядке, Ависа, и твое дитя не будет работать в хлеву, от которого ты некогда так стремительно убежала, чтобы покорять мужчин.