Леди-послушница

Вилар Симона

Да, Милдрэд, эта взлелеянная, видевшая ранее в жизни только добро девочка, все чаще понимала, что созданный Господом мир вовсе не так прекрасен, как она думала раньше. Или это люди делали его таким?

По вечерам, усталая, она тяжело, будто старуха, поднималась наверх донжона по винтовой лестнице. Часто она останавливалась у скобы для факела и вспоминала, как целовалась тут с Артуром. Она прижималась к стене, подле которой он стоял, гладила ее шероховатую поверхность. Почему, ну почему она была с ним тогда столь сурова? Лучше бы она поддалась, лучше бы он овладел ею прямо тут, на ступеньках… Тогда она могла бы забеременеть от него, и случись с ним что, она бы носила его дитя, его продолжение… Но нет! Артур не может погибнуть. Господь и Его Пречистая Матерь не допустят

этого. И Милдрэд, несмотря на усталость, шла в часовню и долго молилась перед изваянием Девы Марии.

Заканчивался октябрь, и леса, еще недавно сверкавшие багрянцем и золотом, теряли листву. Небо затягивали тяжелые сизые облака, из которых то и дело лили сырые продолжительные дожди. Резко похолодало, дул ветер, дороги совсем превратились в болота, и военные действия поневоле прекратились. К тому же кончался срок службы одних вассалов и требовалось вызывать новых. По общепринятому закону, вассал нес обязанность отслужить у сеньора два месяца в году, но затем возвращался к хозяйству, за счет которого жил и содержал своих людей. Поэтому непросто было убедить их продолжить службу дольше положенного срока, и еще сложнее вынудить явиться в армию новых воинов с отрядами. Сэр Хью Пайнел рассылал повсюду письма с требованием немедленной явки, грозя в противном случае карами и конфискацией имущества.

Как-то, когда Милдрэд заканчивала очередное послание, у замка затрубил рог и сообщили о прибытии Глочестера.

Милдрэд не стремилась с ним видеться, но избежать встречи все же не удалось. Однако граф не стал донимать девушку разговорами о своем брате, просто несколько удивился, встретив ее в Девайзесе. И только усмехнулся, узнав, что Милдрэд Гронвудская пребывает тут по приказу Генриха Плантагенета.

– Ха! Наш Генрих – малый не промах. Ему всегда нравились красивые леди, и он не прочь иметь парочку под рукой. Жаль только бедняжку Авису, которая так привязалась к его высочеству, что умудрилась забеременеть от него. Хотя Ависа – особа разумная и предусмотрительная, – она понимает, от кого родить, чтобы это укрепило ее положение. – Граф криво усмехнулся, но глаза его были грустны. И вдруг в них появился колючий блеск. – Хотя Генриху сейчас не до Ависы, ведь подле него новое увлечение – раскрасавчик Артур из Шрусбери, разрази его гром! Вы ведь знакомы с этим парнем, миледи? Что вы скажете о нежной привязанности двоих мужчин? Какого мнения о содомии?

Глочестер нехорошо рассмеялся и пошел прочь. Милдрэд растерянно смотрела ему вослед, а слышавший эту беседу Метью поспешил утешить ее и стал смущенно заверять, что все это подлая клевета. Уж Метью хорошо знает Артура, а этот надменный граф просто чернит парня из зависти и… Монах осекся, сообразив, что юная леди не понимает, о чем, собственно, речь. Она была слишком невинна для этого.

Сам граф Глочестер прибыл в Девайзес, чтобы передохнуть после удачного присоединения к анжуйским владениям сразу двух замков – Керри-Кастла и Веллс-Тауэра. Причем оба раза обошлось без сражений: Уильям Глочестер умел договариваться и убеждать, а теперь мог смело отписать Юстасу, что ближайшие к Бристолю крепости в руках анжуйцев, а это могло бы вынудить принца попытаться отвоевать их. Если тот клюнет на уловку, то Глочестер сможет послать ему навстречу сильные войска бристольского гарнизона.

Однако графа ждало разочарование: Юстас и не подумал отбивать упомянутые замки. Более того, он неожиданно отступил к Оксфорду. Теперь весь юго-запад Англии полностью принадлежал Плантагенету. Можно было ликовать.

Но именно тут пришло известие, что на подходе огромное войско Стефана.

Глава 22

Король шел карать.

Вообще Стефан Блуаский считался человеком благородным, неторопливым и снисходительным. За годы своего неспокойного правления он неоднократно прощал врагов, руководствуясь скорее кодексом рыцарской чести, чем политической выгодой. Многие сочли это признаком слабости, поэтому его соперники вновь и вновь брались за оружие, и опять начиналась война.

Но иногда Стефан менялся: становился резким, стремительным, безжалостным. Так вышло

и на этот раз. Когда он убедился, что Давид Шотландский уже не в состоянии содержать армию и его войска распущены, когда графа Честера отвлекли проблемы с валлийцами и он спешно заключил со Стефаном мир, король стремительным маршем двинулся на юг, где пока сражался его сын. Стефан был настолько охвачен нетерпением и гневом, что его возмездие было ужасным: он оставлял за собой только руины. Захваченные замки, фермы, усадьбы – все сжигалось дотла. В воздухе висел густой запах гари и гниющей плоти. Стефан вел себя уже не как правитель, а как завоеватель, твердо решивший, что если этот край опять признал над собой власть анжуйского дома, то пусть на этой земле не остается ничего, что могло бы послужить противнику. Королевским войскам было позволено делать все, они могли совершать любые зверства.

Но подобная тактика являлась следствием специально продуманной политики. Во времена, когда любой замок являлся хозяйственным и административным центром округи, уничтожение замков приводило к безвластию и нищете. Разорение ферм и сел лишало округу людских и продовольственных ресурсов, страна пустела. Король дал понять: мятежникам не на что рассчитывать в его королевстве. Карательные отряды не оставляли после себя ни жилищ, ни скота, ни людей, ни росточка – ничего живого. В пылу королевского гнева наряду с виноватыми пострадали и невиновные: мужчин, стариков, детей – всех убивали без разбора, женщин использовали и тоже убивали. Что не могли забрать с собой, сгребали в кучи и сжигали. Виселицы окружали остовы разрушенных замков, повсюду валялись трупы, и вышедшие из лесов волки жадно лизали кровь на дорогах.

Генрих узнал об этом, когда праздновал победу в Бристоле. Первым его побуждением было двинуться навстречу войску короля. Однако именно теперь он был занят перераспределением сил и сбором новых отрядов. По сути Генриху не с чем было выступить навстречу давно сформированной, крепкой армии Стефана. В итоге мятежники были вынуждены закрыться в городах, куда гонцы на измученных лошадях приносили все новые и новые страшные известия: разрушен до основания Радкот, а от его трехсотенного гарнизона не осталось ни одной живой души; баллистами короля разбита крепкая башня Криклейда, Ладгестхолл сгорел со всеми защитниками и в округе не уцелел никто. Пал также Партаун, а, казалось бы, неприступный Велси превращен в руины. Недавно перешедшие на сторону Анжу замки Кастл-Керри и Харптри пытались сдаться без боя, но по приказу презиравшего предателей короля были повешены все солдаты гарнизона, а распоясавшееся от неограниченного своеволия войско полностью опустошило округу.

От этих известий Генрих приходил в ярость, Глочестер впал в уныние, Сомерсет отмалчивался, а Херефорд был растерян. Юный Генрих кричал на них на совете, требовал решительных действий, но никто не знал, что предпринять. Перегруппировка сил лишала их возможности кинуться в бой. Денег не хватало. Пока мощные стены Бристоля служили мятежникам защитой, но как надолго? И Генрих бушевал: неужели ему опять придется бежать, в очередной раз показав, что анжуйскому дому не удается справиться со Стефаном?

– Я не позволю ему вырвать у меня победу! – в негодовании кричал Плантагенет.

Потом его ярость проходила, он собирался с духом и с удвоенной силой принимался за дела: формировал войска, выискивал средства для наемников, удерживал вассалов, уговаривая воевать за него если не по закону, то за деньги. И он умудрялся достать эти деньги где хитростью, где посулами, где силой. В итоге богатый Бристоль был обобран как никогда, что ставило под угрозу его верность, но Генрих не уступал, настаивал, договаривался, обещал хартии и вольности, унижался перед горожанами, а тамплиерам обещал любые проценты на выданные суммы. Он писал на континент матери-императрице, умоляя не следовать примеру ее супруга и помочь сыну в том деле, какому она посвятила всю жизнь. Писал и находившемуся сейчас за морем графу Девону, который ранее клялся прийти на помощь молодому Плантагенету. Но доходили ли те письма? Ноябрь – время штормов в Ла-Манше, и нет никакой уверенности, что послания попадали к адресатам.