Леди–призрак. Я вышла замуж за покойника
Шрифт:
— Я пришел к вам потому, что все знают: вы столь же умны, сколь талантливы и красивы, — сказал он, не скупясь на комплименты.
— Это правда, никто еще не называл меня куклой, — признала знаменитость с милой непосредственностью, разглядывая свои ногти.
Ломбард слегка пододвинул к ней свое кресло.
— Вы помните номер, с которым выступали в прошлом сезоне, когда вы кидали в зал зрительницам цветы, такие маленькие букетики?
Она торжествующе подняла палец. Глаза ее блеснули.
— А, чика–чика, бум! Si, si, вам нравится? Хорошо, правда? — с теплотой в голосе проговорила она.
— Великолепно, — горячо согласился он, хотя кадык его незаметно дернулся, — так вот, однажды вечером мой друг…
Больше он в этот раз не успел сказать ничего. Горничная, которая уже прекратила обмахивать прическу, снова появилась в комнате:
— Сеньорита, Вильям пришел за указаниями на сегодня.
— Извините, я на минуту. — Она повернулась к двери.
Рослый парень в шоферской униформе вошел и почтительно остановился у двери.
— Вы не нужны мне до двенадцати. Я отправляться на ленч в «Кок Блю», так что будьте внизу в десять часов. — Затем она добавила, не меняя интонации: — И вы лучше заберите эту штуку, пока вы здесь, вы оставлять это.
Парень подошел к туалетному столику, на который она показывала, взял кованый серебряный портсигар, сунул в карман и опять отошел с совершенным безразличием.
— Это не из «Пять–и–десять», [2] вы знаете, — сказала она ему вслед, как показалось Ломбарду, с некоторой злостью. В ее глазах что–то промелькнуло, и, судя по этому блеску, Вильяму не приходилось на многое рассчитывать.
2
«Пять–и–десять» (five–and–ten), — магазины, торгующие предметами домашнего обихода и личного пользования, большинство товаров в которых стоят от пяти до десяти центов.
Чуть поостыв, она опять повернулась к Ломбарду.
— Я как раз говорил, что один из моих друзей однажды пришел на представление с дамой. Поэтому я и пришел к вам.
— Как?
— Я пытаюсь найти эту даму для него.
Она неправильно поняла. Ее глаза вспыхнули новым интересом.
— Ах, роман! Я любить роман!
— Боюсь, что нет. Это дело жизни и смерти. — Как и в разговорах с остальными, он не решался рассказать все подробности, чтобы не отпугнуть ее.
Но ей, по–видимому, это понравилось еще больше.
— Ах, тайна! Я любить тайна, — она пожала плечами, — пока это случаться не со мной.
Вдруг что–то заставило ее замолчать. Очевидно, произошло большое несчастье, если судить по произведенному эффекту. Певица уставилась на крошечную, инкрустированную бриллиантами вещицу, украшавшую ее запястье. Неожиданно она вскочила и принялась громко щелкать пальцами, треск при этом напоминал фейерверк. Служанка поспешно влетела в комнату. Ломбард подумал было, что сейчас его бесцеремонно выставят, чтобы освободить место для следующего посетителя.
— Вы знаете, который час? — язвительно проговорила певица. — Я не говорил вам следить внимательно? Вы очень безответственны. Вы едва не пропустили время. Доктор сказал, на каждый час. Один раз на час. Принесите микстуру…
Прежде чем Ломбард успел сообразить, в чем дело, вокруг него во всю мощь уже бушевал тайфун, которые, по–видимому, случались здесь регулярно.
Скорострельный испанский диалог, душераздирающий визг, горничная, бегающая вокруг комнаты в тщетной попытке поймать Биби, — от всего этого Ломбарду вскоре показалось, что он стоит в центре вращающейся карусели.
Наконец и он присоединил свой голос к общему гвалту.
— Может быть, вам лучше резко остановиться и повернуться в обратную сторону? — закричал он, стараясь перекрыть гвалт.
Этим все и кончилось. Биби с разбегу налетел на горничную, а та влила микстуру в Биби.
Когда с приемом лекарства было покончено и Биби с несчастным видом вцепился в хозяйку, обняв ее за шею обеими руками, так что казалось, будто у нее выросла борода, Ломбард продолжил свои расспросы.
— Я понимаю, мало надежды на то, что вы вспомните одного–единственного человека из того моря лиц, которое вы видите перед собой каждый вечер. Я понимаю, что вы выступали в течение целого сезона, давая по шесть вечерних и по два утренних представления в неделю и всякий раз зал бывал переполнен…
— Я ни разу в жизни не выступать в пустом зале, — сообщила она со свойственной ей скромностью. — Даже пожар не сравняться со мной. Однажды в Буэнос–Айрес театр загореться, так, вы думать, они уходить?
Он подождал, пока она договорит.
— Мой друг и эта женщина сидели в первом ряду у прохода. — Он сверился с клочком бумаги, который достал из кармана. — Слева от вас, когда вы стоите лицом к залу. Так вот, единственная подсказка — это то, что она вскочила с места во время второго или третьего куплета вашей песни.
Ее глаза недоверчиво блеснули.
— Она вскочить? Когда Мендоса на сцене? Это меня интересно. Я не помню, что такое случаться раньше.
Он заметил, что ее длинные тонкие пальцы слегка теребят бархат пижамы, словно она ищет достойный ответ на оскорбление.
— Ее не трогать мое пение? Может быть, она опаздывать на поезд?
— Нет, нет, нет, вы меня не поняли, — поспешил он успокоить звезду. — Кто бы позволил себе такое на вашем концерте? Нет, дело вот в чем. Это было во время номера «Чика–чика, бум». Вы забыли бросить ей букетик, и она встала, чтобы привлечь ваше внимание. Она стояла прямо перед вами одну или две секунды, и мы надеялись…
Она несколько раз быстро зажмурилась, стараясь припомнить этот случай. Она даже заложила длинный палец за ухо, стараясь при этом не испортить прическу.
— Я попытаться вспоминать для вас.
Она старалась изо всех сил. Она делала все, что помогает оживить память, — даже зажгла сигарету, хотя по тому, как неловко артистка с ней обращалась, было видно, что она не такой уж заядлый курильщик. Она просто держала сигарету в пальцах и смотрела, как она горит.
— Нет, не могу, — сказала она наконец. — Очень сожалею. Я стараться изо всех сил. Для меня прошлый сезон как двадцать лет назад. — Она печально покачала головой и пару раз сочувственно поцокала языком.