Леди-призрак
Шрифт:
Он поднялся на темное крыльцо и постучал. Если верить описанию Кеттиши, то девушка, открывшая ему двери, и была та, которую он искал. Некрасивая, простенько одетая. Батистовая блузка с длинными рукавами, темно-синяя юбка. Он заметил, что на одном пальце у нее блестит наперсток.
Девушка подумала, что ему нужна хозяйка, которой принадлежит дом, и, не дожидаясь его расспросов, сказала:
— Миссис Хаском ушла в магазин. Она должна вернуться в…
Ломбард прервал ее:
— Мисс Пейтон, я потратил немало времени, чтобы найти вас.
Она сразу же испугалась, попыталась скрыться в доме и закрыть за собой дверь. Он придержал дверь ногой.
— Я думаю, что вы ошиблись адресом.
— Я думаю, что не ошибся.
Один только ее испуг мог служить достаточным доказательством, хотя Ломбард и не понимал, чем он вызван. Девушка все еще трясла головой.
— Хорошо, тогда я скажу вам. Вы когда-то работали у Кеттиши, в ее швейной мастерской.
Девушка побелела, как бумага: видимо, он попал в точку. Ломбард подошел к ней и крепко взял за руку, чтобы ей не вздумалось убежать, оставив открытой дверь; это, как он заметил, она и собиралась проделать.
— Какая-то женщина пришла к вам и уговорила сделать ей точно такую же шляпу, какую вы сделали для актрисы Мендосы.
Мэдж продолжала мотать головой все быстрее и быстрее; казалось, это все, на что она способна. До смерти перепуганная, она пыталась вырваться, отклоняясь назад под невероятным углом. В дверях ее удерживала только его рука, вцепившаяся ей в запястье. Панический страх может быть не менее упрямым, чем мужество, его противоположность.
— Я только хочу узнать имя этой женщины, вот и все.
Она была не в состоянии что-либо понять. Он ни разу не видел, чтобы кто-нибудь был настолько охвачен ужасом. Ее лицо стало серым, щеки заметно дрожали, словно сердце выпрыгнуло у нее из груди и теперь трепыхалось во рту. Не может быть, чтобы такой испуг был вызван кражей модели. Слишком уж несопоставимы были причины и следствие. Слишком мелкая провинность и слишком великий страх. Ломбард смутно догадывался, что он наткнулся на какую-то другую историю, на совершенно другую историю, которая наложилась на то, что его интересовало. Вот и все, что он смог понять.
— Только имя этой женщины… — Глядя в ее затуманенные страхом глаза, он понял, что девушка даже не слышит его. — Вам ничего не грозит, вас не будут преследовать. Вы должны знать, как ее звали.
Голос наконец вернулся к ней. Правда, чужой и придушенный.
— Я дам вам его. У меня он записан в комнате. Позвольте мне выйти на минуту…
Он придержал дверь так, чтобы Мэдж не могла закрыть ее, и разжал руку, сжимавшую ее запястье. В ту же секунду он остался один. Девушка исчезла из виду, словно ее сдуло ветром.
Он постоял внизу с минуту, ожидая ее, и тут какое-то необъяснимое чувство, какая-то напряженность, оставшаяся в воздухе после ее ухода, заставила его броситься вперед, пробежать через мрачный центральный холл и рывком распахнуть дверь, которую она только что закрыла за собой.
К счастью, она не заперлась. Он рванул дверь на себя как раз в тот момент, когда огромные портновские ножницы сверкнули в воздухе прямо над ее головой. Он так и не понял, как это ему удалось, но он успел вовремя. Он успел отклонить удар, резко выбросив вперед руку, при этом ножницы порвали ему рукав и, проехавшись по руке, глубоко врезались в тело. Он выхватил у нее ножницы и со звоном швырнул в угол. Они были достаточно длинными, чтобы достать до сердца, если бы она ударила в нужное место.
— Зачем ты хотела это сделать? — спросил он, морщась и пытаясь просунуть платок под рукав.
Она осела, как раздавленный стаканчик мороженого. Она растворилась в потоке слез и бессвязной речи:
— Я с тех пор его не видела. Я не знаю, что делать. Я боялась его, я боялась ему отказать. Он сказал, всего на пару дней, а теперь прошло несколько месяцев, а я боюсь пойти и сказать кому-нибудь, он сказал, что убьет меня…
Он зажал ей рот ладонью и подержал минуту. Это была другая история, которая была не нужна ему. Не его история.
— Заткнись, ты, перепуганная клуша. Мне нужно только имя, имя женщины, для которой ты скопировала шляпу, когда работала у Кеттиши. Дойдет это когда-нибудь до тебя?
Перемена была слишком внезапной, мысль о вновь обретенной безопасности — слишком мучительной, чтобы она могла так сразу полностью поверить в это.
— Вы только так говорите, вы просто пытаетесь обмануть меня…
Где-то рядом послышался приглушенный плач, такой тихий, что его едва было слышно. Но ее, казалось, могло напугать все, что угодно. Он увидел, что ее щеки опять побелели при звуке этого плача, хотя ухо едва могло его различить.
— К какой вере ты принадлежишь? — спросил он.
— Я была католичкой. — По тому, с каким напряжением она это произнесла, Ломбард понял, что в этом заключается какая-то часть трагедии.
— У тебя есть молитвенник? Принеси его. — Он понял, что придется воззвать к ее чувствам, раз уж не удалось воздействовать на разум.
Она принесла молитвенник и протянула ему. Ломбард положил на него обе руки.
— Итак, я клянусь, что хочу узнать у тебя только то, о чем сказал. Ничего больше. Клянусь, что не причиню тебе ни малейшего вреда. Я пришел сюда только по этому делу. Достаточно?
Она немного расслабилась, словно прикосновение к молитвеннику само по себе действовало на нее успокаивающе.
— Пьеретта Дуглас, Риверсайд-Драйв, 6, — сказала она не задумываясь.
Плач мало-помалу становился все громче. Она в последний раз с некоторым сомнением посмотрела на гостя. Потом зашла за занавеску, прикрывавшую небольшую нишу в дальнем углу комнаты. Плач тут же прекратился. Она вышла оттуда, держа на сложенных руках белый продолговатый сверток, концы которого свешивались вниз. Сверху торчало маленькое красное личико, доверчиво глядящее на нее. Она была еще испугана, и сильно, когда смотрела на Ломбарда. Но когда она, слегка наклонив голову, посмотрела на это личико, в ее взгляде светилась неподдельная любовь. Преступная, тайная, но упрямая; любовь одинокого существа, которая день за днем, неделя за неделей становится все крепче, все сильнее.