Леди удачи. Все пути…
Шрифт:
— Разве можно женщине тяжести поднимать? — Иван осуждающе качнул головой.
От подобной галантности в мощной груди хозяйки что-то ёкнуло. Прихлопнув источник звука обеими руками, она выдохнула сдавленным контральто, исходящим из недр ее существа, как рокот близкого землетрясения:
— Только ты, Иван Алексеевич, разумеешь, каково мне, — темные, как вишни, глаза заволокло слезой. — За мужем чахла, аки тростиночка от битья его смертного, а ноне без мужика и вовсе кончаюсь. Всё сама да сама…
«Тростиночка» всплеснула руками. Вокруг нее взметнулся вихрь. Девчонка застыла, раскрыв
— Неча без дела стоять, чувырла! Брысь за дровами!
Девчонка испарилась. Хозяйка же обратила к Ване влажный взор.
— Иван Алексеич, не уезжал бы ты? Нешто твое дело — со шведами воевать? За тобой же глаз нужон. Нога-то небось болит, а? — она нежно погладила Ванино плечо, чем смутила его окончательно.
— Домна Васильевна, вы же знаете как я к вам отношусь, — Ваня растерянно поправил очки, — но я не могу распоряжаться собой. Еще день — и нас отправят дальше на север. Неужели я не хотел бы остаться? Я уже и сам жалею, что согласился на эту авантюру… — он в отчаянии уставился в окно.
Домна Васильевна не знала таких сложных терминов, как «авантюра», но из всего ученого вздора ее Ванюши она уловила слово «жалею» и жарко зашептала, задрав кверху симпатичный подбородок с ямочкой:
— Я откуплю!.. Уговорю!.. Оставайся!..
Иван завороженно уставился в ямочку и потерянно сказал:
— Но как же?.. И потом, меня ждут… меня ищут… Мне в Петербург надо.
— Кто тебя ждет?! — оскорбленно отшатнулась вдовушка. — Ты ж баял, нет у тебя никого?!
— Понимаете, Домна Васильевна, — прижал руки к груди Ваня, — мне необходимо их найти! Вы не подумайте чего, Бога ради, эти девушки…
— Девушки?!! — из глаз семипудовой Джульетты хлынули слезы с такой силой, что Иван оторопело застыл, забыв закрыть рот. — Девушки?!! И нога, значит не помеха?! — ее контральто понизилось до баса и приобрело опасное сходство с грохотом приближающегося шторма. — А сам слова-то какие сказывал: кабы не долг, да кабы своей волей!.. И добрая я, баял, и славная!.. А как остаться, так, значит, девушки!!!
Горе Домны Васильевны было столь разрушительным, что из всех домашних самоотверженности остаться возле этого вулкана страстей хватило лишь у Ивана.
Когда шторм отгремел, полузатопленный бурным потоком слез Ваня облегченно перевел дух и огляделся. Кухня напоминала корабль после кораблекрушения. В объятиях Ивана лежала вдовушка и, глядя на него сияющими мокрыми глазами, спрашивала:
— Так не поедешь? Истинно не поедешь, Ванюша?
Ваня обреченно вздохнул:
— Конечно, милая, — и поцеловал деревенскую Кармен в покрасневший носик.
Ребята загалдели и повскакивали с молодой травки.
— И впрямь тащит что-то, глянь, ребя! — Фимка загородился от солнца ладошкой. —
К ним вприскочку бежал мальчишка лет семи, обеими руками прижимая к груди какой-то сверток.
— Во, глядите, — он гордо развернул тряпицу, которой был прикрыт загадочный предмет. — А вы не верили.
Ребятня сгрудилась вокруг.
— И то книга! — удивленно протянул кто-то. — А маленька кака!
— У отца Прокопия поболе-то во на скоко будет! — разочарованно оттопырил губу Фимка, разводя руки на аршин. — И буквиц тута нету. Все листы ровно как мурашами усажены… Всё ты, Прошка, зазря хвалился. Мура это! — вынес он приговор. — Небось еще и от тетки попадет за унос-то?
— Не, не попадет, — тоненько протянул Прошка, огорченно глядя на свою неоправдавшую надежд диковину. — Недосуг им было. Дядька длинный книжицу как на лавку закинул, так боле и не вспомянывал. А тетенька Домна Васильевна опять ревела, ровно корова. Опосля я потихоньку на место суну.
— Ну, пущай его, — равнодушно сказал Фимка и, уже забывая инцидент, повернулся к ватаге. — Айда, ребята, в бабки на выгоне играть! Сёмке тятька таку бабку с ярмарки привез! Сёмка, покажь!
И загалдевшая в восторге стайка ребят снялась с места и со всех ног помчалась, вздымая босыми пятками тучки пыли.
Книга сиротливо осталась лежать в траве возле ограды.
Волверстон, закутанный по уши в плащ, сидел на стволе приготовленной на дрова сосны и, меланхолично покачивая ногой, мычал заунывную матросскую песенку. Песенка была тоскливой, как и глаза Нэда, и суровый северный пейзаж. Впрочем, так ли уж уныло было все, что окружало сей монумент? Отнюдь. Совсем рядом, в лагере, весело потрескивали костры, слышались оживленные голоса и взрывы хохота. Нэд не слышал этого. Мысли его бродили далеко — в Англии, во Франции, в Вест-Индии, а перед затуманенным взором маячила кое-чья веселая улыбка и лукавые зеленые глаза. Волверстон совсем размечтался, поэтому когда в его ладонь ткнулось нечто холодное и мокрое, Нэд подскочил так, словно под ним началось извержение вулкана.
— Черт! — заорал он и захлопал по голенищу сапога в поисках своего матросского ножа, но руку его мягко перехватили чьи-то громадные зубы, и Нэд услышал ласковое, но внушительное:
— Гр-рх!
— Крошка! — ахнул Волверстон. — Откуда тебя принесло, бродяга?
— Со «Святой Анны», конечно! — прозвучал веселый голос, и перед изумленным Нэдом, как чертик из табакерки, возник Жак Ренар.
Несколько секунд Волверстон, открыв рот, ошеломленно смотрел на хохочущего француза, потом помотал головой:
— А ты откуда?
— Оттуда же!
— Понятно, что не из Африки! — буркнул уже пришедший в себя Нэд. — Ты скажи, как ты тут очутился?
— Э-э, брат! — вздохнул Ренар, умостившись рядом с Волверстоном на бревне. — Тут история долгая и печальная. Я тебе больше скажу: помимо политических мотивов тут замешан вот этот бандит, — палец Жака указал на лежащего у ног хозяина пса.
Тот со скорбным видом поднял глаза, виновато шлепнул хвостом и, тяжело вздохнув, уронил лобастую голову на лапы, демонстрируя раскаяние и покорность судьбе.