Ледник
Шрифт:
Жившие тут первобытные люди были уже не совсем теми, какими их когда-то оставил Дренг. Бесприютность и нужда изменили их к худшему, сделали более чувствительными к невзгодам и более завистливыми. От беспечности и косного добродушия, которыми отличались когда-то их лесные предки, не осталось больше и следа; они уже больше не раскачивались на верхушках деревьев, держа в руках одно яблоко и стряхивая от нечего делать все остальные на землю; волосяной покров на их теле вытерся от времени и нужды; его заменили пот и пыль изгнания. Но ничему-то они не научились, разве только прикрывать себе спину от зимней стужи, от которой вечно убегали в буквальном смысле слова; им даже невдомек было одеться толком, и они постоянно таскали за собой старые овчины, которыми защищали спины от непогоды. Но выделать
Зато Гревлинги обладали оружием, которое было совершенно новым для Видбьёрна: они умели пускать трость с кремневым наконечником в долгий и верно рассчитанный полет по воздуху.
Для этого они пользовались рогами антилопы, между острыми концами которых натягивали жилу. Это был л у к, а как Гревлинги додумались до него, они и сами не могли объяснить; но они показывали, скаля зубы, как ловят ядовитых змей и втыкают им в голову кремневые наконечники, чтобы придать своим стрелам силу. Видбьёрн впервые содрогнулся, когда на его глазах от такого выстрела упала дикая лошадь и околела в судорогах, даром что стрела только оцарапала ее. Это было гнусное колдовство, и Видбьёрн не захотел учиться пользоваться луком. Зато сыновья его не могли оторваться от этого оружия и в скором времени сами изготовили себе такие луки, но из ветвей осины. Яд был им, однако, не нужен – они ведь не охотились из засады. Они были сильны и в скором времени так наловчились метать стрелы из лука, что могли – конечно, не на слишком большом расстоянии – пробить стрелой туловище тура.
Гревлинги пользовались луком не только на охоте: они часто усаживались в круг и щипали пальцем его натянутую жилу, которая издавала при этом манящий звук, словно ветерок летал над дальними мирами.
Гревлинги очень любили вызывать такие звуки и умели их разнообразить: один щипал жилу на луке, и гудение ее отдавалось в пустом черепе, к которому были прикреплены рога; другой колотил дубиной по дуплистому дереву, а третий что есть силы свистел в полую кость; остальные, усевшись вокруг звуковых дел мастеров, хором издавали странные гортанные звуки. И все эти звуки вместе производили глубочайшее впечатление не только на самих судорожно корчившихся музыкантов, но и на слушателей.
В этой сладкой смеси звуков были какие-то чары, которые заставляли не только людей, но и животных вспоминать и оплакивать что-то; в ней чудились отзвуки леса, пробуждавшие дремлющие на дне души воспоминания о потерянном рае.
Первоначально Гревлинги, по всей вероятности, пользовались этими манящими звуками на охоте, чтобы привлечь внимание пугливых и быстроногих животных, таких как дикие лошадки. Когда же лошадь, приблизившись, пытливо склоняла голову набок и, навострив большие пушистые уши, ловила чудесные звуки, несшиеся по воздуху со стороны далеких блаженных пастбищ, со струны арфы вдруг слетала отравленная стрела и вливала огонь смерти в жилы животного. Это было прибыльное искусство. Вся душа первобытного человека оказалась в этом орудии – смеси ядовитой змеи и сладкозвучной арфы.
После же долгих упражнений Гревлинги настолько усовершенствовались в музыке, что начали культивировать это искусство как искусство, не зависящее от охоты. Они прикрепили к луку несколько струн различной упругости, а для усиления звуков сняли рога с пустого, скалящего зубы черепа и заменили его черепашьей скорлупой, дававшей более полный отзвук; в костяной дудке стали просверливать дырочки, чтобы она стонала на разные лады, а дуплистое дерево срубили, чтобы переносить его с места на место; кроме того, они научились придавать своим жалобным звукам известный темп; таким образом из душевного убожества и нытья возникло искусство – музыка. Да, они были настоящие артисты!
Видбьёрн и его семья не отличались дарованиями подобного рода, но были весьма восприимчивы к ним и прямо-таки упивались музыкой, которой Гревлинги угощали их, исторгая вздохи из самой глубины их души и вызывая на их лицах то яркую краску, то бледность. Музыка усмиряла буйный дух пришельцев; они стояли точно пригвожденные к месту, захваченные чарующими звуками, которые манили куда-то вдаль.
И когда пришельцы стояли вот так, прислушиваясь, они, наверное, очень напоминали красивых диких лошадей, которых музыка тоже располагала к доверчивости; и они тоже тянулись всем телом вперед, словно очарованные и оцепеневшие…
Благодаря музыке Гревлинги завоевали расположение Видбьёрна – он доверился им, решив подружиться.
Вообще же нельзя сказать, чтобы Видбьёрн научился чему-нибудь особенному у туземцев, наоборот, он влиял на них. И Гревлинги проявили изумительную способность к подражанию; чуть ли не в мгновение ока выучились они и носить одежду, и варить пищу, и ездить на санях, и плавать на лодках, – всему, что знал и умел Видбьёрн. Причем они освоили все это так хорошо, что скоро стали говорить об этом, как о самых простых вещах, которые, в сущности, были им давным-давно знакомы. Они даже были не прочь посмеяться над Огнебородым, который корчил из себя изобретателя всех этих простых и понятных всем вещей! Да уж, они-то не занимались подобными открытиями! Впрочем, им никогда не удавалось продвинуться в пользовании этих простых вещей дальше того, чему они научились у Видбьёрна, пока они опять не заходили посмотреть, как у него идут дела.
Под веснушчатыми руками Видбьёрна орудия и дерево приносили все новые плоды. Он ничего не оставлял в первоначальном виде; все принимало более совершенные формы, стоило только ему обвести предмет своими блестящими голубыми глазами. Ни одна новая лодка, ни новые сани не выходили из его рук простым повторением старых. Гревлинги, наоборот, изо всех сил старались сделать все как следует, придерживаясь старых, знакомых образцов, и достигали в этом отношении совершенства, какого вообще можно достигнуть, следуя за тем, что само собой разумеется.
В свою очередь, они передавали новые изобретения дальше, вплоть до самых отдаленных племен первобытного народа, и те охотно перенимали новое, но часто навеки застревали на одной из его ступеней, так как были уж чересчур удалены от первоисточника.
Видбьёрн и Гревлинги худо-бедно ладили между собою. Каждая сторона сохраняла свои обычаи. А обычаи эти были различные. Так, например, Гревлинги сжигали своих покойников; это был, по-видимому, символический обряд, говоривший о тех временах, когда мертвецов жарили и съедали. Как бы в память о том древнейшем обычае, члены семьи и теперь съедали маленький кусочек положенного на костер покойника – только из уважения к нему; неловко же было отправиться на тот свет совсем уж несъедобным! Когда же Гревлинги выучились у Видбьёрна печь хлеб, они стали делать из теста изображения покойников, которые и съедали при обряде сожжения трупа, и этот новый обычай мало-помалу вытеснил старый.
Видбьёрна не возмущало сжигание трупов, хотя запах и был противен ему; он привык на Леднике к другому обычаю, но вовсе и не ожидал, чтобы все народы жили одинаково. Люди Льдов не верили в смерть. С той самой поры, как Всеотец сошел в свое жилище и навеки скрылся там от глаз всех, вошло в обычай оставлять тяжелобольных или очень старых людей в их собственных жилых ямах, куда им ставили некоторый запас пищи, а затем обычно засыпали яму землей. Продолжали ли после того засыпанные жить там, никому не было известно, но им, во всяком случае, была дана для этого полная возможность.