Ледокол
Шрифт:
А меня с такой же скоростью накрывает истерика. Она всё же добралась до меня. В моём состоянии такие эмоциональные качели, неминуемо приведут к выплеску всех впечатлений. Сперва я беззвучно плачу, но потом меня прорывает настолько, что всё моё тело сотрясается в рыданиях. Я складываюсь пополам, но ремень безопасности давит мне на грудь, и я немного отклоняюсь в бок, продолжаю реветь, сползая щекой по прохладному стеклу. Слёзы, просто потоком льются из моих глаза, я даже утирать их не пытаюсь. Меня настолько захватывает отчаянье, и безысходность, что я даже не понимаю, что мы уже давно стоим на обочине. И дверь с моей стороны открыта, и Кир матерясь, отстёгивает мой ремень. Вталкивает мне пластиковое
Но он садиться на корточки рядом со мной и обнимает, гладит мою голову, и голос его низкий ласковый, утешает меня, просит успокоиться.
— Ну чего ты разошлась, красивая? — воркует он. — Тебе нельзя нервничать, а ты ревёшь!
Я в изумлении отстранилась от него, всхлипывая, рассматривая сквозь пелену слёз.
— Ты… ты… ты не злишься на меня? — заикаясь проговорила я.
— Юль, чё за хрень ты несёшь? Почему я должен злиться на тебя? — Кир вытирает с моих щёк слёзы, встревожено рассматривая моё лицо. — Что случилось-то? Испугалась?
— Да, — шмыгаю носом и снова заливаюсь слезами, упираюсь лбом в его плечо. — Очень испугалась!
— Ну, всё тих, тих, — снова гладит, успокаивает меня Кир.
Честно не ожидала от мужа такого проявления заботы. Того что будет успокаивать и по голове гладить, слёзы мои утирать.
— Всё нормально! Слышишь, нормально! — Он поднимает моё лицо, и заглядывает в мои глаза. — А будет ещё лучше. Обещаю, больше никто тебя не напугает, никогда, всё будет хорошо! Ты мне веришь?
Киваю, и он нежно касается моих губ. Целует солёные дорожки слёз. Согревает своим дыханием, и гладит. Не знаю, что на него нашло, может и сам понял всю серьёзность той ситуации, в которую мы чуть не попали, может, прочувствовал всё моё отчаянье, или просто сделал скидку на моё положение. Но Кир терпеливо меня успокаивает, утешает. Он никогда так со мной не разговаривал. Никогда не был таким трепетным и нежным.
— Всё серьёзно? — спрашиваю я, немного успокоившись.
— Тебе не о чём беспокоиться, я всё решу, — он поднимается, разминает затёкшие ноги. В его кармане звонит телефон, и прежде чем принять вызов, он аккуратно ставит мои ноги в машину и пристёгивает ремнём, закрывает дверцу.
Разговаривает на улице. Если и слышно что-то, то только отдельные фразы. Понятно, что не хочет посвящать меня в свои дела, но мог хоть что-то объяснить.
— Кир… — пытаюсь я начать разговор, когда он садиться в машину.
— Не лезь в это Юля, — обрывает и заводит мотор, — у тебя есть, о ком заботится, а об этом позабочусь я.
Машина набирает скорость. Я даже не пытаюсь протестовать, или выпытывать что-то. Просто нет сил. Откидываюсь на сидение и жду, когда мы доберёмся до дома.
24
Закатное солнце озарило комнату оранжевым светом, проникая сквозь тонкие занавески, преломляясь, рассеиваясь, заливая всё вокруг золотым теплом. Грубые белые каменные стены, отразили свет, усиливая впечатления огня. Вся комната запылала, заиграла. Лучи даже в кроватку к Ромке заглянули, упали на умиротворённую мордашку, но не разбудили. Ромка был невозмутим, и не восприимчив ни к чему, кроме голода. А если учесть что он только что вкусно отобедал, высосав свой долю молока, то помешать его сну не могло даже солнце.
Я выглянула с террасы вниз, во двор, где Андрей носился с соседскими мальчишками с мячом, огибая многочисленные пальмы
Мальта.
Никогда в жизни даже представить не могла, что буду жить не на Родине.
Никогда.
Но за Киром пошла, не спрашивая не о чем.
Тогда, весной, ещё в России, всё закрутилось невозможно быстро. После всех тех событий, время словно ускорило свой ход. За неделю было принято решение о переезде. И не просто переезде. А переезде в другую страну. Можно только гадать, как можно было так быстро подготовить документы, визы, для въезда в страну Евро Союза. Хотя большие деньги всегда решали всё. Тяжелее всего было объясниться с родителями, донести, что нет никаких вариантов, чтобы остаться, и что своего второго внука они увидят только по видео связи, или может, когда соберутся на многочасовое путешествие, которое надо сказать, я на седьмом месяце беременности, перенесла нормально, не считая затёкшей спины и отёкших ног.
Мама долго плакала, отец хмурился, а я как заводная повторяла, что сама не хочу уезжать, но надо, очень надо. Кир никогда не говорил мне, но я и сама догадалась, что раз приняты такие меры, то ситуация накаляется, и жизнь поставлена на кон.
Кир в те дни был просто сгустком напряжения. Он почти не разговаривал, а только рычал. Возле дома дежурили постоянно охранники. Андрея забрали из школы, и не выпускали не под каким предлогом. На все мои вопросы Кир просил не лезть в это, и поэтому мне оставалось только додумывать, догадываться.
Дингли.
Живописный скалистый край на Мальте. Его обожают туристы. Тут на всех возвышенностях стоят скамейки, и смотровые площадки, чтобы можно было присесть и погрузиться в нирвану, наблюдая, как бирюзовое море набегает на острые камни, и как в нём тонет по вечерам солнечный диск, и возрождается утром.
Невероятная красота. Чудесная, сказочная, и чужеродная.
Солёный раскаленный на солнце воздух, чужой.
Постоянные камни, и кактусы.
И бесконечное небо.
Всё чужое, не родное.
Мы жили в глубине города, можно сказать, что за ним. В деревне, если это применимо для Дингли. Он, по сути, сам город посёлок.
Когда нас, уставших, и обессиленных, после перелёта, довезли до дома, я даже не взглянула на него. Кир только бросил, что теперь это всё, что у нас есть. А было, кстати, не мало.
Дом, в мальтийском стиле, двухэтажный, каменный, со ставнями на окнах. И даже кое какая обстановка имелась. И современная кухня. И сад был вокруг. Оливковые и лимонные деревья. Многолетние, раскидистые. И внутренний двор, с пальмами, и каменным полом, с фонтаном, и бассейном. Дом стоял на возвышенности, и со второго этажа, было видно море. И это всё, что теперь у нас было. И это было не мало, потому что мы были друг у друга. Но ночами, когда мы лежали в кровати, я тихо плакала. Я не могла никак смириться, и принять. Всё для меня было чужеродным и непонятным. Я боялась выходить из дома, сидела в нём как в тюрьме, даже на море ни разу не ездила, хотя Кир, старался, как мог. Но моя депрессия только усиливалась. Мне казалась, что я одна, хоть мы и вместе. Я чувствовала чужеродность во всём и никак не могла настроиться на жизнь здесь.