Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
МАСТЕРСКИЕ
Судовые мастерские находились на соседней платформе. Пройти в них можно было по узкому мостику, скобкой огибавшему одетый теплоизоляцией паропровод. Когда же требовалось доставить крупную деталь, пользовались люком, который выходил прямо на полубак. Как и другие службы «Лермонтова», мастерские были укомплектованы добротно и со знанием дела. Возле каждого станка — токарного, сверлильного, фрезерного — стоял свой металлический шкаф с полным набором инструментов. В специальном отсеке, где разбирались и ремонтировались тяжелые узлы, был смонтирован электротельфер с выносным пультом. Солидный запас стальных и бронзовых болванок различного диаметра позволял, в случае необходимости,
Поскольку на судне работали по знаменитому щекинскому методу, обязанности токаря и полновластного хозяина мастерских Геня сочетал с должностью моториста. Как и у других членов команды, времени на личные нужды у него оставалось не так-то много.
Когда капитан, первый помощник и второй электрик приобрели в Генуе кальмарницы, Геня, не будучи страстным рыболовом, не выразил особого желания последовать примеру старших товарищей. Теперь он об этом сожалел. Кальмарницы, хотя каждая и стоила около трех тысяч лир, с лихвой окупили себя на первой же стоянке в открытом море. После того, как Паша угостил команду жаренным в оливковом масле сердцевидным кальмарьим хвостом и пупырчатыми щупальцами, Геня поклялся, что приобретет себе на обратном пути такую же игрушку. Но в Нью-Йорке, где он истратил на Орчард-стрит всю наличную валюту, благо попался некомплектный японский магнитофон, покупка кальмарницы сделалась несколько проблематичной. Тогда Геня принял соломоново решение. Осмотрев люминесцирующее веретенце с двойной коронкой острейших игл, Геня решил, что вполне может изготовить такое же. Дикун, которому тоже страстно хотелось ловить кальмаров, горячо поддержал смелое начинаний и даже достал флакон светящейся краски. Практически все упиралось в колючие коронки, что для Гени было парой пустяков.
Поторчав минут тридцать на палубе под приоткрытым иллюминатором каюты, в которой теплился с каждым днем все более манивший его огонек, он вздохнул и поплелся к себе. Но по дороге передумал и решил спуститься в мастерские, рассудив, что сейчас самое время — готовить кальмарницу. Со дня на день теплоход мог стать на ремонт, а другого случая выловить в океане десятирукого моллюска уже не представится. По крайней мере в этом рейсе.
Возле автомата с опресненной, но холодной, как лед, водичкой его окликнул приятель-матрос, возвращавшийся к себе в каюту после вахты на мостике.
— Слыхал новость, кореш? Ну, я тебе доложу, дела! Не быть нам к сроку в родной Одессе, чтоб меня родная мама не узнала.
— Это почему же так? — слегка встревожился Геня.
— Да где-то там у Канар пароход наш повредился, мудреное такое название, даже не выговоришь, — бурно жестикулируя, придыхая и трагически закатывая глаза, матрос изложил суть спора, который завязался в рубке между Беляем и третьим помощником. Сам он стоял в это время на площадке у левого пеленгатора с биноклем в руке и все прекрасно слышал через открытую дверь. Информация была не секретная, но доверительная, почти что из первых уст.
— Ну, мы-то их выручим, — Геня нетерпеливо потер руки. — А что сказал мастер? — поинтересовался Геня, сосредоточенно почесывая макушку.
— А я знаю? Я с ним по корешам? Я бы на его месте не особенно спешил. Что я рыжий в самом деле или мне больше всех надо? Люди, слава богу, не тонут, а у меня, кажется, есть свое дело. Я бы так решил, приблизительно, и поискал более подходящий пароход. Мало ли их ходит через Атлантику? Вот если окажется, что кроме нас никого нет, тогда, конечно, тогда точка.
— К счастью, не тебе решать за мастера, — внимательно оглядев товарища, Геня деликатно отвел глаза. — Помощь терпящему бедствие — первейший долг моряков. Запомни на всякий случай, — он хотел пройти мимо, но матрос загородил ему дорогу.
— Одну минуточку, — он сделал попытку взять Геню за грудки. — Разве я сказал что-нибудь против? Извиняюсь! Пускай меня не узнает родная мама, но ничего против я, кажется, не говорил. И что такое моряцкий долг и, между прочим, этика, не надо меня учить. Я правильно говорю? — подступил он еще ближе.
— Правильно, — через силу выдавил из себя Геня.
— Тогда в чем дело? А дело в том, что все должно быть разумно и всем должно быть хорошо. Так и третий считает. И я тоже разделяю его мнение. Имею права?
— Имеешь, имеешь, — поспешил заверить Геня, чтобы скорее отделаться, и скользнул вниз по трапу.
В мастерских он застал Загораша, который рылся на полке с чертежами.
Несколько засаленных, потертых на сгибах синек уже лежали на верстаке, придавленные плашками для нарезания резьбы.
— Геня? — удивился Загораш. — Ты чего не спишь? А я задание для тебя подбираю… Завтра, если, конечно, ничего не случится, будем останавливаться.
— Случится, Андрей Витальевич, — тихо ответил Геня. — Уже случилось. Чует мое сердце, что не придется нам вставать на этот ремонт, — и скупо, как подобает мужчине, он рассказал стармеху про случай с «Оймяконом», умолчав, однако, об источнике информации.
— Ничего не значит, — отозвался после долгого молчания Загораш и облизнул пересохшие губы. — «Оймякон» мы, конечно, выручим, и ремонт все равно делать придется. К ободу изготовишь деталь номер тридцать, — вынув шариковую ручку, он сделал галку на спецификации, — сорок один и сорок два. По шесть штук, — и, резко повернувшись, вышел.
«По-видимому, весь пароход осведомлен, — с горечью думал он, пробегая по звенящим прутьям мостков, — только я вынужден узнавать о таких событиях от своего токаря, от мальчишки! В этом вся суть нашего штурманского корпуса, его стиль».
Распаляясь на бегу, взволнованный и хмурый, ворвался он в ЦПУ.
— Тебя просят к мастеру! — встретил его стоящий у пульта Ларионов и протянул трубку.
КАЮТА КАПИТАНА
Эдуард Владимирович видел десятый сон, потому что его вахта давно закончилась. Дугин не дергал людей без особой необходимости, но когда, по его мнению, было надо, не признавал снисхождения. В принципе он бы вполне мог обойтись без второго помощника, но для успокоения души требовалось прояснить грузовые дела. В какой-то, пусть незначительной, мере это могло сказаться на его решении, а он привык все делать с открытыми глазами. Точнее, предпочитал, потому что всегда присутствует неопределенность и связанный с ней элемент риска.
Рассудив, что второй все-таки ему нужен именно сейчас, он преспокойно набрал номер его каюты.
— Простите, что разбудил, Эдуард Владимирович, — сказал Дугин, когда услышал в трубке заспанный голос. — Зайдите ко мне.
Раздвинув занавески, он выглянул наружу и зажмурился, подставляя лицо теплому ветерку. Ночь пребывала еще в самой глухой поре, и особенно яркая в этих широтах Вега торжественно сверкала прямо по курсу. Ее двойник, вместе с россыпью других звезд, слабо покачивался в мазутном зеркале присмиревшего океана. Роскошная, навевающая несбыточные мечтания ночь. Дугин знал, по крайней мере, так можно было заключить из карты погоды, что циклон широкой дугой забирает к югу, чтобы вновь устремиться на север, где-нибудь вблизи Африки. Перемена курса поэтому обещала встречу, вполне вероятную, с фронтом депрессионной воронки. Часов эдак через тридцать с чем-то или чуток побольше. Перспектива малоприятная. Особенно для Дугина, который всегда предпочитал уступать непогоде дорогу. Даже ценой небольшой задержки. Неизвестно что труднее: пойти на заведомый риск или отказаться от давнем привычки, превратившейся в своего рода магический ритуал, оберегающий от напастей. И, конечно, совсем никуда не годится, если одно так тесно связано с другим.