Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
«Один к себе за рукоять, другой к себе за острие», — пришли на память слова песни.
«Какое противоборство, — подумал романтик-стармех, — какое жестокое противоборство, словно в любви или смерти».
— Чего молчите, Андрей Витальевич? — нетерпеливо спросил Дугин, машинально разминая сигарету над пепельницей. — Сможете обеспечить нормальный ход еще в течение сорока часов? — заметив, что весь табак выкрошился, смял пустую гильзу с длинным ячеистым фильтром. — Да и потом тоже сколько потребуется?
— Вы мое мнение знаете, — не отрезал, как думал вначале, а протянул, интонационно не закончив фразы, Загораш, припомнив все наставления Ларионова.
Сейчас ему давался именно тот шанс, когда коса могла найти на камень. Тогда бы он получил бесспорное право продиктовать свои условия. Дугин, конечно же, вполне это осознавал. Более того, Загорашу показалось, что капитан с нетерпением ждет от него самого решительного приговора, которому готов теперь подчиниться, быть может, с облегчением и тайной благодарностью. Что и говорить, это был трудный момент, когда они молча смотрели друг другу в глаза. Эдуард Владимирович, инстинктивно сознавая, что ему выпала роль нежеланного или, напротив, чересчур желанного свидетеля, вжался в податливый поролон диванчика, словно рассчитывал потонуть в нем.
Все подводило стармеха к естественному итогу молчаливого поединка. От него не требовалось ничего нового, ничего такого, о чем бы он не талдычил денно и нощно всем и каждому. Остановка явилась бы естественным завершением всех предыдущих деяний, его бесспорной победой, причем такой, которая не взывает о мести. Наконец, это стопроцентно диктовалось состоянием машин, выдержавших несколько крепких штормов. Дышащие на ладан прокладки, подгоревшие кольца и металл, появившийся в отработанной смазке цилиндров, — все это было легко поправимо, но требовало времени. Восемь или, быть может, десять часов. Такой профилактический ремонт не является чем-то необычным. Более того, он даже предусмотрен графиком почти в каждом рейсе, потому что противоборствуя напору стихий — особенно в штормовой сезон, — двигатели работают с постоянной перегрузкой.
Все, таким образом, было на стороне Загораша, кроме одного. И это единственное, которое было стеснительно произнести вслух, но от чего — он знал это абсолютно — никак нельзя отмахнуться, перевесило.
Когда, пусть даже случайно, льется на твою мельницу горькая вода чужой беды, нельзя радоваться вращению жерновов. Помол будет горек и не принесет счастья. Еще там, у верстака, едва Геня успел сказать про «Оймякон», Загораш почувствовал первый толчок неуемного беспокойства, которое теперь росло и ширилось, несмотря ни на что. Он ошибался, полагая, что всем распорядится Дугин. На судне, хочешь того или нет, все судьбы сливаются в одну, нераздельную. И то обстоятельство, что кто-то несет ответственность за других, отнюдь не снимает личной ответственности каждого перед самим собой.
Стармех, пришедший по вызову в сущности лишь за тем, чтобы выслушать высшую волю, выстрадал и целиком принял простую мысль. Нет, не одному только Дугину дано решать чужую судьбу. Такое решение с полной мерой ответственности должен вынести и он, Загораш, а вместе с ним и остальные члены экипажа. Поскольку каждый, хоть и в разной степени, отвечает за собственное судно, а это значит и за себя. Таковы изначальные законы профессии, где много брать на себя — не более, чем норма. Потому-то, наверное, и Дугин не спешил заручиться советами, что всем естеством ощущал полноту своей личной ответственности.
— Мое мнение, вам известно, — повторил Загораш, с трудом, ворочая враз пересохший язык. — Остановка необходима. Как минимум на двенадцать часов, — он облегченно сморгнул и отвел остекленевшие глаза, ибо не боялся уже, что его сочтут малодушным и был уверен в собственной правоте. — Но положение сложилось особое, Константин Алексеевич, так что я больше не настаиваю на срочном ремонте.
— Вот как? — Дугин тоже отвернулся и провел по глазам тыльной стороной ладони. — И за этим стоит объективная, так сказать, реальность? Вы можете предложить какое-то техническое решение?
— Пока нет. Просто не вижу иного выхода. Мы обязаны как можно скорее оказать помощь пароходу Богданова. Со своей стороны хочу заверить, что машинное отделение выложится сполна. Резервы для этого имеются. Постараемся не подвести.
— Одного старания мало, — невесело побарабанил пальцами Дугин. — Да и то верно: что еще можно сказать? Полной гарантии никто не даст — ни ты, ни я, ни вот он… Верно я говорю, Эдуард Владимирович?
Второй помощник расслабился и закивал, не переставая улыбаться.
— Ладно, — устало махнул рукой капитан. — Ступайте к себе. Отсыпайтесь, пока возможно.
Для него почти ничего не изменилось. О том, что всякие манипуляции с грузом не могут оттянуть срок прибытия в Геную, он знал и без того, а благими намерениями, вроде тех, что выдал сейчас дед, как известно, вымощена дорога в одно малоприятное место. В сущности, оба сказали лишь то, что могли или, точнее, должны были сказать. Но, как говорится, и на том спасибо. Из чистого суеверия Дугин боялся признаться себе, что у него чуточку полегчало на душе и вообще обозначились некие дополнительные степени свободы, которые до поры до времени лучше держать в резерве.
Погасив свет, он полностью распахнул иллюминатор и, не снимая ботинок, прилег на диван. Спать не имело смысла, потому что в любую секунду мог прийти радист с картой погоды. Но незаметно для себя Константин Алексеевич заснул.
Карту погоды принесли лишь в пятом часу, когда на вахту заступил Эдуард Владимирович и дипломник мореходки Сергей Сизов, исполнявший роль четвертого помощника.
Копстантин Алексеевич сумел поспать чуть более часа, но чувствовал себя отдохнувшим и на редкость бодрым. До начала сумерек оставалось минут двадцать, и ночь казалась особенно непроглядной. Скорее всего потому, что набежавший туман погасил звезды. Теплый туман над более холодной поверхностью океана, столь характерный для Северной Атлантики.
На фоке гудел тифон. Ход «Лермонтова» ощутимо замедлился.
— Сколько по лагу? — запросил Дугин в трубку, глянув на свой курсограф.
— Двенадцать, — доложил Эдуард Владимирович.
— Кто приказал снизить ход?
— Я, Константин Алексеевич, — после непродолжительной паузы ответил второй помощник. — Поскольку вошли в туман.
— Вижу. И давно?
— Минут сорок.
— Полный ход и включить оба локатора.
— Есть полный и оба локатора… Курс прежний, Константин Алексеевич?