Ледовое небо. К югу от линии
Шрифт:
Переключившись с плафонов на другое, пусть даже на крыс, Геня перестал замечать, как мелькают клеммы, и дело пошло быстрее. В руках появился некоторый автоматизм, а тележка научилась двигаться с места.
Примерно до пятьдесят пятого шпангоута все шло чин чинарем.
Темное пространство, кольцевой тенью разделившее сужающуюся на конце трубу, Геня заметил еще издали. Если неисправность действительно произошла в лазе, то искать ее, конечно же, следовало именно там, вблизи сгоревшей лампы. Он лишь подивился тому, что столь незначительное замыкание заставило сработать главную блокировку. По соображениям живучести выход отдельных узлов из строя не должен сказываться на всей системе.
Включив фонарик, Геня внимательно осмотрел обуглившуюся изоляцию и черное пятнышко обгоревшей краски. Ему пришло в голову, что изоляцию могла повредить обезумевшая от жажды и голода крыса. Скорее всего, так оно и случилось. А потом проскочила искорка и проволочка сгорела. Он осветил номер на стенке — шпангоут шестьдесят три — и натянул перчатки. Дело было пустяковое. Предстояло зачистить нагар, удалить поврежденный отрезок и тщательно заизолировать концы. Остальное сделают электрики, когда спустятся сюда с паяльником.
Обрабатывая шкуркой законченную поверхность, Геня думал о том, как неладно получилось у него с Тоней. Раскаивался, что не сумел сдержаться. В ее отношении к нему сомневаться не приходилось. Сколько Геня ни пытался завязать непринужденный разговор, ничего путного не выходило. Она явно избегала его с того мерзкого утра, когда Горелкин влез со своими нравоучениями. Хотелось думать, что во всем виноват именно Иван Гордеевич, а сам Геня лишь пошел на поводу у событий. Так было спокойнее и что-то светило впереди. Зато о деде, вернее о них обоих — Тоне и деде, — даже мысль одна нестерпимой казалась, словно удушье подступало к горлу.
Учащенно дыша и поминутно отирая саднящий глаза пот, Геня вырезал поврежденный участок. Сгорело совсем немного, отчего не сработала, вероятно, спринклерная противопожарная система. Осталось последнее — обмотать оголенную проволоку липкой лентой.
Покончив с ремонтом, Геня полежал без движения, расслабив обессилевшие руки. Теперь он мог позволить себе небольшое развлечение: понестись по пням и комкам, как сказал на той экскурсии «дракон» [19] . Для этого надо резко, изо всех сил, оттолкнуться и поджать ноги.
19
Боцман.
Так оно и получилось, как мыслилось. Замелькали пальцы вверху, едва касаясь швеллерных ребер, и тележка грохоча набирала скорость, и со звоном подскакивали ее чугунные колеса. О том, что обследовал только часть туннеля и впереди, возможно, тоже есть повреждения, Геня как-то не задумался. Полностью уверенный в том, что с блеском выполнил трудное поручение, он испытывал скорее гордость. Такое не каждому по плечу. Теперь можно было расслабиться, отдаться позабытому ощущению полета. Вспомнилось детство, дача Ковалевского, захватывающая жуть падения с откоса, когда над головой взлетел вырвавшийся из рук самокат и в небе жужжали разогнанные подшипники.
Сокрушительный удар развернул Геню поперек платформы и бросил на рельсы. Задев за шпангоут плечом, он едва не размозжил голову об острый выступ. Лишь рваная борозда обозначилась от виска до щеки. Но все это — прошло уже мимо сознания, погашенного нестерпимой, всепоглощающей болью в ноге. Последнее, что запомнилось Гене, был рокот укатавшей тележки, замирающий в ржавой мгле.
СРТ [20]
Обнаружив на экране светлое пятнышко, третий помощник подкрутил дистанционный верньер. Следя за цифрами, мелькающими в прорези счетчика, подвел радиус к точке, одинокой звездой сиявшей на пустынном горизонте локатора. Размытый след, сохранившийся от предыдущего включения, показывал, что судно идет навстречу.
20
Средний рыболовный траулер.
— Пароход какой-то по левому борту, Васильич, — доложил Мирошниченко старпому. — Четыре мили один кабельтов. Мы больше не одиноки, братцы. Еще один идиот забрался в эту пустыню.
— Рыбак какой-нибудь, надо полагать, — без особого интереса отозвался Беляй, наблюдая за тем, как одограф, связанный проводом с лагом и гирокомпасом, автоматически пишет курс.
— Вдруг наш? — насторожился Мирошниченко.
— На Бебеля жил до войны один знаменитый репортер, — начал издалека Вадим Васильевич, — виртуоз заголовков. Знаешь, как он назвал статью про старушку, которую сбил мотоциклист?
— «Бац! И нет старушки», — сказал третий, слышавший эту историю «дцатый раз».
— А статью о семье, отравившейся несвежими бычками?
— «Рыбки захотелось».
В море не только фильмы, но и шутки приходится прокручивать не один раз. С каким грузом поднялись на борт, с таким и остались. Анекдотами в иностранных портах не разживешься. Это не мороженое мясо, не топливо, не вода. В радиогазете, которую ежедневно отстукивает беспроволочный телетайп, тоже по части юмора слабовато. Разве что радист обменяется хохмой с коллегой. Такое, конечно, не поощряется — засорение эфира, но и не пресекается излишне рьяно. Во-первых, одесситы просто иначе не могут, во-вторых, смех, как известно, витамины души. Диалог между старпомом и третьим продолжал развиваться по неизменным канонам. В реестре Эдуарда Владимировича он значился под рубрикой «рыбачок-землячок».
— Для каждой рыбы существует своя приманка, — меланхолично уронил Беляй.
— Ставрида и скумбрия идет на луженый крючок, — тотчас же подыграл Мирошниченко.
— Тунец — на ставриду.
— Акула — на любую тухлятину, лишь бы нашелся кованный крючок.
— Но любая рыба… — Мирошниченко сделал вкрадчивую паузу, — даже рыба в консервных банках…
— Идет на краску, — закончил Беляй.
— Безотказно! — подсказал третий.
— Совершенно справедливо, — понравился старпом. — Безотказно идет.
До встречи с рыбаком оставалось минут семь-восемь, и Вадим Васильевич потянулся к большому восьмикратному биноклю.
— Наш! — торжествующе объявил он, когда стало возможно различить широкую красную полосу на трубе. — СРТ… Зови мастера.
— Мурманский, скорее всего, — сказал Мирошниченко, снимая телефонную трубку. — А может, латыш… Константин Алексеевич? Идите сюда! Рыбачок появился! — с капитаном он говорил так же напористо, как и с любым другим членом экипажа. К всеобщему удивлению, это сходило с рук.