Ледяная тюрьма
Шрифт:
Рита вырвалась из воспоминаний, издав бессмысленный, жалостливый — и жалкий — звук, не то сдавленный вопль, не то визг.
Сзади ее нагнал Джордж Лин.
23 ч. 43 мин.
На отметке в сто пять метров, преодолев лишь половину расстояния до «Ильи Погодина», Харри засомневался: да сумеют ли они одолеть всю эту дорогу? Успеют ли вовремя? Он осознавал невероятное давление толщи воды, особенно потому, что барабанные перепонки его готовы были лопнуть. Рокот собственной крови, перекачиваемой бедным его сердцем по артериям и венам, был подобен грому. Ему казалось, что он слышит какие-то далекие голоса, какие-то сказочные слова, произносимые этими волшебными голосами. Но они не сообщали ничего осмысленного, и он счел,
Несколько раньше, вещая на коротких радиоволнах, лейтенант Тимошенко гарантировал успех затеи, приводя целый ряд доказательств по этому поводу. Харри запомнил кое-какие факты и теперь то и дело повторял про себя: озеро Маджоре, 1961 год, швейцарские и американские водолазы опустились на глубину двести тридцать метров, они пользовались аппаратом скуба. Лаго-Маджоре: двести тридцать метров. 1961 год. Водолазы из Швейцарии и США. В 1990-м году, имея более современное снаряжение, русские водолазы опустились глубже, чем... забыл. Но глубже, чем на озере Маджоре. Швейцарцы, американцы, русские... Нет, это можно провернуть. Может получиться. У хорошо оснащенных, профессиональных водолазов, может, и получилось бы. Сто двадцать метров.
23 ч. 44 мин.
Спускаясь в туннель все ниже и ниже вдоль антенного кабеля, Джордж Лин втолковывал себе, что русские — уже не коммунисты. По крайней мере, среди русских начальников коммунистов теперь нет. Еще нет. Наверное, они могут появиться в какой-то день, в будущем. О, они могут вновь захватить власть, — зло никогда не умирает. Но те мужики, что в этой подлодке, они рискуют своими жизнями, и у них как будто нет зловещих побуждений. Он пробовал убедить себя, уговаривал себя изо всех сил, но, увы, ничего не получалось. Уж слишком долго он жил в страхе перед красным приливом.
Кантон. Осень 1949 года. Еще три недели. Чан Кайши будет изгнан с материка. Отец Джорджа готовит переезд семейства на Тайвань и старается сделать что-нибудь, чтобы родня воспряла духом и чтобы отыскались хоть какие-то ходы, по которым можно было бы добраться до Тайваня и присоединиться к островной нации. Дома, кроме маленького Джорджа, было еще четверо человек: бабушка, дедушка, мать и одиннадцатилетняя сестренка Юньти. На рассвете в дом ворвались вооруженные до зубов люди — партизаны Мао разыскивали отца. Девять человек. Мать умудрилась спрятать Джорджа в домашнем очаге, за массивной железной дверцей. Она или старики спрятали и сестренку, но вояки-маоисты ее отыскали. Из своего укрытия Джордж хорошо видел, как партизаны долго били по коленям бабушку и дедушку, а потом добивали их выстрелами в голову. Мозги стариков забрызгали всю стену. В той же комнате и в то же время вояки издевались над матерью и Юньти: их насиловали все девять мужиков, по очереди и попеременно, и вместе. Вновь и вновь. Не было унижения, не было оскорбления, которому не подвергли бы изобретательные мужланы его сестру и его мать. А он был совсем маленький: ему и семи еще не исполнилось, крошечный, перепуганный, бессильный. Партизаны пробыли в доме почти сутки, уйдя лишь на следующее утро, в три часа. Перед тем как уйти, так и не дождавшись отца Джорджа, они перерезали горло Юньти. А потом горло матери. Еще через двенадцать часов вернулся отец — и нашел Джорджа, так и оставшегося сидеть в своем убежище, за железной дверцей. И не способного произнести хоть слово. Он так потом и не заговорил, и не говорил долго, прервав молчание лишь через три года с лишним, после того как они сумели перебраться на Тайвань. И когда он наконец прервал молчание на четвертом году своей жизни на острове, первыми произнесенными им словами стали имена матери и сестры. И выговорив эти имена, он зарыдал так безутешно, что его никак
Но, как бы то ни было, те люди, что ожидают их сейчас на подводной лодке внизу, русские, а не китайцы. А русские — больше уже не коммунисты. А может, вот эти русские, что на лодке, никогда и не были настоящими коммунистами. Известно ведь, что солдаты и моряки иногда сражаются за свою родину, даже будучи уверены, что их страной правят дураки и уголовники.
Те, которые ждут их внизу, быть может, и не похожи на тех, которые насиловали его сестру и мать, измывались над ними, а потом убили их. И время другое, и люди, должно быть, другие. Может, им и можно верить. Он должен доверять им.
Тем не менее он куда больше боялся команды «Погодина», чем всей взрывчатки на свете.
23 ч. 46 мин.
— Офицерская кают-компания вызывает капитана.
— Слушаю вас.
— Та самая переборка по штирборту течет.
— Вмятина? Вздутие?
— Нет.
— Сколько воды?
— Пол-литра.
Да, неприятно, и торпедная подводит, и в офицерской кают-компании непорядок. Надо бы поскорее убираться отсюда. Хоть в преисподнюю.
— А что показало стетоскопирование? — спросил Горов.
— Большие шумы. Особенно при прослушивании близ переборки. Но штатные признаки деформации отсутствуют.
— Через пять минут выходите на связь снова.
23 ч. 47 мин.
До субмарины оставалось совсем немного, и Харри припомнил еще кое-какие примеры, позволяющие питать надежду. По словам лейтенанта Тимошенко, британские водолазы в Алверстоке, графство Хемпшир, и французские водолазы в Марселе достигли, используя усовершенствованную модификацию аппарата скуба, глубины в четыреста пятьдесят метров, правда, в глубоководной компрессионной камере, а не в открытом море.
Конечно, эта оговорка во многом снижает ценность достижения — только послушать, как это звучит: «компрессионная имитационная барокамера».
Но вот то, что они делают сейчас, доподлинно, как нельзя более. Стоящая вещь. Потому что настоящая.
Туннель стал шире. Ледяные стенки стали тоньше, но зато и игра света пропала. Значит, темнее стало.
У него появилось ощущение, что впереди — какое-то более свободное пространство. Да что там, он выходит на простор. И вода стала много чище, чем выше была. Уже потому, что частички льда попадались на глаза куда реже. Еще несколько секунд, и он увидел сигнальные огни внизу — сначала зеленый, потом — красный. Потом в луче светильника, который был у него в руке, появились очертания чего-то огромного, серого, проступающего из пропасти под ним, внизу.
Даже доплыв до крыла «Ильи Погодина» и уцепившись, чтобы передохнуть чуть-чуть, за мачту радиолокатора, Харри еще не до конца верил в то, что они все уцелеют, несмотря на чудовищное давление вокруг. Он предполагал, да что там, наполовину был уверен, что легкие его взорвутся, как гранаты, а кровеносные сосуды лопнут, как проколотые воздушные шарики. Он не представлял, как может подействовать чрезмерное давление на организм человека, просто потому, что не очень хорошо в этих вещах разбирался: может, его легкие и не порвутся, как знать? Однако нарисованный воображением живой образ представлялся весьма убедительно.
Хуже всего, Харри как-то не понравилась и сама подлодка. А разглядеть ее времени у него не было: ему пришлось ждать более минуты, пока не выберутся из туннеля все остальные. На лодке горели все ходовые сигнальные огни: по левому борту — красный, по штирборту — зеленый, на крыле — белый, да еще желтый индикатор сближения... Может, это так избыточное давление подействовало, а может, сказывалась усталость, но «Погодин» не приглянулся Харри. Какая-то пустяковина, игрушка детская. Никак не назовешь солидной. После пережитого ужаса субмарина почему-то ему напоминала рождественскую елку. Огнями, наверное. Нежная какая-то, хрупкая конструкция. Так, склеили что-то на скорую руку из черного целлофана.