Ледяное пламя
Шрифт:
– В отцовской крови...
– тихо повторила Холли. Понятно, что даже спустя много лет гибель родителей остается незатянувшсйся раной на сердце Джима.
Мальчик знал не только то, что лежит на теле убитого отца, но и то, что его мать тоже среди мертвых. В один миг он потерял обоих родителей, остался сиротой.
Джим сидел на скамейке во дворе приюта. Поблизости никого не было.
Конец августа - обычно время засухи, но день выдался на удивление хмурый. Темное небо нависало над головой, точно перевернутая пепельница. Цветы на клумбах поблекли, утратили живость красок. Дул слабый ветерок, и верхушки деревьев покачивались, словно ежились от холода.
Что-то должно случиться. Какое-то несчастье.
Джим вспомнил, как Холли говорила, что ничего не произойдет, если он сумеет держать себя в руках. Нужно только держать себя в руках - и они в безопасности.
Однако он чувствовал, что беда приближается.
Беда.
До его слуха доносились пронзительные крики птиц.
Крики стихли.
Холли отпустила руку Генри и, достав из сумочки носовой платок, высморкалась и вытерла глаза. К ней вернулась способность говорить, и она сказала:
– Он винит себя в том, что случилось с его родителями?
– Я знаю. Джим никогда об этом не говорил, но я видел, что он винит себя за то, что не сумел их спасти.
– Но почему? Ведь ему было всего десять лет. Что он мог сделать против взрослого мужчины с автоматом?
Яркие глаза Генри на мгновение потухли. Асимметрия в лице стала еще заметнее. Он печально сказал:
– Я много раз говорил ему то же самое. Сажал к себе на колени, убеждал, что нельзя так себя казнить. Лена тоже с ним разговаривала. Но все без толку. Он просто возненавидел себя.
Холли украдкой посмотрела на часы. Одиночество Джима слишком затянулось. Однако нельзя прервать рассказ Генри как раз в тот момент, когда она вплотную приблизилась к разгадке.
– Все эти годы я не переставал об этом думать, и похоже, мне кое-что удалось понять, - продолжил Генри, - но когда понял, было слишком поздно: Джим вырос, и мы много лет не говорили об Атланте. Честно сказать, к тому времени мы вообще перестали разговаривать.
– И что вам удалось понять?
Генри взял в ладонь здоровой левой руки слабую кисть правой и стал молча разглядывать шишковатые костяшки пальцев, обтянутые тонкой морщинистой кожей. Холли поняла: старик колеблется, рассказывать или нет ей о своих догадках.
– Я люблю его, Генри.
Он поднял голову и взглянул Холли в глаза.
– Помните, вы сказали: Джим никогда не станет говорить о том, что случилось в Атланте. Вы правы, не станет. Я знаю, он любит меня, но многое в его жизни остается для меня тайной. Он точно стиснутый кулак, который не хочет разжаться. Если так получится, что я выйду за него замуж... Мне необходимо знать всю правду. На тайнах семейную жизнь не построишь.
– Понимаю, конечно, вы правы.
– Скажите, Генри, почему Джим обвиняет себя в смерти родителей? Ведь он просто убивает себя. Если есть хоть малейшая надежда ему помочь, вы должны мне рассказать то, что вам известно.
Старик вздохнул и наконец решился:
– Возможно, после того, как я сейчас скажу, вы решите: Генри Айренхарт совсем выжил из ума, но поверьте, я говорю чистую правду. Не стану разводить канитель, скажу только: у моей жены Лены была очень сильно развита способность к предчувствию. Не то чтобы она могла видеть будущее. Нет, она не сумела бы угадать, кто выиграет скачки или где ты окажешься через год. Но иногда.., например, ее за неделю вперед приглашают на воскресный пикник, а она возьми да и скажи: в воскресенье будет дождь. И точно, как она и говорила, с самого утра соберутся тучки и льет как из ведра до самого вечера. Или возьмите другой случай: забеременеет соседка, а Лена сразу скажет, парень у нее будет или девчонка. И ни разу не ошибалась.
Холли чувствовала, как соединяются последние части головоломки. Перехватив смущенный взгляд Генри, она ободряюще погладила его по больной руке.
Окинув ее долгим взглядом, старик спросил:
– Вам приходилось видеть, как Джим делал удивительные вещи, похожие на колдовство?
– Да.
– Тогда вам, наверное, ясно, к чему я клоню.
– Наверное.
Тишину комнаты опять нарушили резкие, пронзительные крики. Сидевшие перед телевизором убрали звук и стали оглядываться по сторонам, пытаясь определить, откуда раздаются странные звуки.
Холли повернулась к окну. В небе ни одной птицы. Волосы у нее зашевелились от ужаса. Она знала причину своего страха: появление птиц связано с Джимом. Она вспомнила, как он озирался по сторонам на кладбище и беспокойно следил за полетом черной стаи по пути из Нью-Свенборга в Солванг.
– Джеми, наш сын, пошел в свою мать, - начал рассказывать Генри, будто не слыша птичьих криков.
– Можно сказать, такие фокусы выходили у него даже лучше, чем у Лены. Когда он женился и Кара забеременела, Лена сказала:
"Ребенок будет необыкновенным. Из него выйдет настоящий колдун".
– Колдун?
– Обычные деревенские разговоры. У нас так зовут людей, которые отличаются от других. Лена и Джеми тоже были не такие, как все, но Джиму предсказывали просто необыкновенное будущее. Парню и четырех не исполнилось, а он уже такое выделывал! Однажды взял расческу, которую я купил в нашей парикмахерской, и ну рассказывать, кого я там видел и с кем беседовал. Представляете? Сам-то он у нас там ни разу не стригся. Джеми и Кара тогда жили в Лос-Анджелесе.
Он умолк и глубоко вздохнул. Холли заметила, что каждое слово дается ему с большим трудом. Веко на правом глазу опустилось. Разговор заметно утомил старого Айренхарта.
К камину подошел санитар. Вытянув руку с фонарем, он попытался заглянуть в дымоход, предполагая, что в трубу попала птица.
Крики не смолкли, но их заглушило жуткое хлопанье крыльев.
– Стоило Джиму взглянуть на вещь, как он мог сразу сказать, откуда она и кто ее хозяин. Всего-то он, конечно, не знал. Например, брал вещь и называл имена ваших родителей, а другому говорил, в какой школе тот учился и как зовут его детей. Каждый раз что-нибудь новое. Джим не умел управлять своим даром, но никогда и не ошибался.