Ледяное сердце не болит
Шрифт:
Она попыталась рассмотреть мужчину – однако не увидела ничего, кроме темного человеческого силуэта на фоне залитого ярким светом пространства.
– Веди себя тихо, – предостерегающе произнес похититель. – Будешь дрыгаться – я тебе, на хрен, уши отрублю. – Бархатистости в его голосе как не бывало.
И он волоком, за ноги, подтянул к себе Надю, а затем взвалил ее на плечо. Чувствовалось, что мужик силен и держать девушку ему не составляет никакого труда. Он обхватил одной рукой обе ноги Надежды и куда-то пошел. Голова ее болталась на весу лицом вниз – Надя открыла
– Что вы делаете, отпустите меня! – крикнула Надя и изо всех сил дернулась. Из крика не вышло ничего, кроме нечленораздельного мычания, а попытка освободиться едва не привела к тому, что Надежда выскользнула из рук мужика. Тот успел перехватить ее за талию второй рукой.
– Будешь, стерва, дергаться, – спокойно предупредил, переведя дух, похититель, – гребнешься башкой на пол. Тихо лежи!
Лестница кончилась. Запахло сыростью и потянуло затхлым холодком – натуральный погреб. Затем они прошли сквозь распахнутую дверь (она была металлической, заметила Надя), а потом мужик сбросил ее на панцирную кровать, покрытую старым матрацем. Сбросил – и, не говоря ни слова, вышел. И закрыл за собой дверь. И запер ее – щелкнул замок, и потом еще грохнул засов. А Надя так и не успела рассмотреть его лица, только фигуру: среднего роста, однако мощный, мускулистый, с широкими плечами.
Итак, она стала пленницей.
У кого, почему, за что?
Она не знала.
– Опять ты, – с явным оттенком неудовольствия проговорил майор Савельев, когда Дима позвонил ему на мобильный.
– Надю похитили, – без предисловий сообщил Полуянов.
– Кес ке се Надья? – почему-то по-французски переспросил опер.
– Забыл? Моя девушка. Надя Митрофанова. Та самая, что была на фотографии с выжженными глазами.
– Может, она просто от тебя сбежала?
– От меня девушки не сбегают.
– Охотно верю. А если она, к примеру, к своей матери срочно уехала?
– Ее мать несколько лет как умерла.
– Ну, к тетке – а тебя не успела поставить в известность.
– Да не может такого быть!.. Мы с ней простились сегодня в девять на «Алексеевской». В полдесятого она должна была быть на работе. Но на службу не приехала, и мобильник у нее молчит!
– Что я могу тебе посоветовать? Пиши заяву по месту жительства потерпевшей. Да только имей в виду: в розыск твою девушку не раньше чем через три дня объявят. Если сама не найдется.
– Черт, Савельев! – выкрикнул в трубку потерявший терпение Дима. – Неужели ты мне помочь не можешь?! Ну будь ты человеком! Я тебе заплачу!
Во-первых, крыспондент, не надо орать. Во-вторых, хватит паники. А в-третьих, чтобы я разговоров на счет «заплачу» от тебя больше не слышал. Понял меня?
– Да понял я все.
– А в-четвертых, обзвони всех знакомых, друзей или родственников твоей девушки. Всех!.. Может, она встретила свою старую школьную подругу и сейчас с ней мирно меряет шмотки в Манеже.
Как ни невероятна показалась
– Ну, позвоню, – потому что в речи опера впервые появилось что-то человеческое. И явно слышалось какое-то многообещающее продолжение.
– А в-пятых, – внушительно обронил Савельев, – где, ты говоришь, распрощался со своей подружкой?
– У перехода, рядом с метро «Алексеевская».
– Тогда жди меня там. Сегодня в двадцать ноль-ноль.
– Спасибо, майор.
– Ты на машине?
– Да.
– Оставь ее. Она мне не понадобится.
В комнате без окон Надежда потеряла представление о времени. Она по-прежнему лежала на боку со связанными руками и ногами и заткнутым кляпом ртом. Ее лежбище представляло собой старую металлическую кровать – поверх сетки положен древний линялый матрац в разводах. Временами, когда рука и бедро сильно затекали или в них впивались пружины, Надя делала усилие и переваливалась на другой бок. Благодаря сильно ограниченной, но все же оставшейся у нее возможности двигаться девушка сумела рассмотреть помещение, в котором ее заперли.
Комната размером около пятнадцати метров освещалась с потолка тусклой лампочкой без абажура. Стены были неоштукатуренными, выложенными из серых блоков. Потолок представлял собой простые бетонные плиты. На бетонном же полу там и сям лежали клоки пыли и мусор. Из мебели в подземелье имелась, кроме кровати, лишь табуретка с облезлой краской. Вход украшала мощная на вид железная дверь с глазком. Надежда готова была поклясться, что глазок этот устроен так, что позволяет снаружи осматривать ее комнату – а не наоборот. Во всяком случае, пару раз она заметила, что отражение света в нем меняется: кто-то явно заглядывал внутрь.
Спустя неопределенное время дверь распахнулась. На пороге возникла коренастая мужская фигура. Человек был в куртке с капюшоном, а лицо его скрывала маска – из старых, советских еще, новогодних: обезьянка с облезлой краской на щеке. Вид этой маски неожиданно успокоил Надю, но не потому, что детский карнавальный убор казался нелепым на взрослом мужике, а потому, что похититель счел нужным скрывать свое лицо. «Раз он не хочет, чтоб его узнали, – значит, у меня есть шанс выбраться отсюда», – оптимистично рассудила Надежда. В руках (кисти были скрыты под нитяными перчатками) мужчина держал алюминиевую миску, исходившую паром.
Он подошел к кровати и поставил миску на табуретку. Достал из кармана и положил рядом алюминиевую ложку. Миска почти до краев оказалась наполнена жидкой гречневой кашей. Затем похититель взялся обеими руками за Надины плечи, приподнял и усадил ее. После он отъединил ее руки и накрепко привязал одну из них, левую, к спинке кровати. Два раза проверил крепость узла. Мужчина касался Нади, она слышала его дыхание – но от него не исходило агрессии или сексуальности. Он был словно робот, не испытывающий никаких чувств и выполняющий заданную программу. Равнодушие похитителя показалось Наде добрым знаком.