Ледяное сердце не болит
Шрифт:
«А он хоть и не высокий, но здоровый в плечах и мощный… А ну-ка, Надька, не колебаться и не задумываться! Бить! Раз! Два! Три!..»
Надежда надеялась, что она разбила камеру в своем узилище вдрызг. И что у маньяка нет здесь запасной, дублирующей.
«Главное – решиться, – сказала она самой себе, запыхавшись и садясь на железную кровать. – А потом – выполнить свое решение».
В этот момент за стальной дверью послышались шаги.
Кай проснулся рано. За окнами еще было совсем темно. Он испытывал, как всегда после приема дозы, легкое головокружение и тошноту. И движения были немного не
А ведь ему еще нужно выполнить свою Миссию. И он, как никогда раньше, близок к полному ее завершению.
Обе девчонки находятся в своих камерах. С обеими он может делать все, что угодно.
Начать, пожалуй, надо с Митрофановой.
Ойленбург небось еще даже не проснулась. Он вколол ей вчера такую дозу, что она не сможет очухаться до самого вечера.
А Митрофанова… Нет, он передумал. Он не станет на нее тратить дозу. Ни одну. Нет, нет. Во-первых, дозы жалко. Во-вторых, слишком неявной будет месть. Слишком поздно наступит расплата. Когда там она начнет мучиться!.. Когда еще начнутся ломки!.. А сначала-то ей будет хорошо. Очень хорошо. Совершенно не нужно делать ей такой подарок.
Он, пожалуй, начнет сегодня с Митрофановой в духе Бахаревой. Он станет отрезать от нее по маленькому кусочку. По пальчику. Ему некуда спешить.
Все равно они обе, и Митрофанова, и Ойленбург, должны умереть. Так почему бы от этих смертей не получить максимальное удовольствие? А самое большое удовольствие получает только тот, кто умеет его растягивать.
Кай оделся в салатовые одежды хирурга – новую пару. Старую он бросил в стирку.
Он не терпел беспорядка и грязи. Пожалуй, надо заставить Ойленбург прибраться в комнате. Вручить ей ведро и половую тряпку. Это будет для нее первая стадия устрашения: прибрать камеру от следов крови Бахаревой.
Жанне Ойленбург снился страшный сон. Потрясающе тоскливый и тягостный.
Сначала она куда-то ехала. Двигалась в закрытой повозке – причем лежала на голом и очень холодном полу. От озноба она вроде бы просыпалась и пыталась найти теплое местечко или хотя бы накрыться одеялом – но тут выяснялось, что она не в состоянии пошевелить ни руками, ни ногами. И ее снова начинали преследовать холод и тряска.
Потом ей как-то удалось во сне чуть согреться и улечься на мягкое. Однако она все равно не могла пошевелить ни руками, ни ногами. А когда она вроде бы открывала глаза, то видела перед собой страшную картинку: кирпичные некрашеные стены, забрызганные чем-то темно-красным, похожим на кровь. И Жанна снова проваливалась в вязкую темноту, мечтая о том, чтобы жуткий сон наконец кончился и она оказалась бы в своей постели…
Надежда услышала шаги похитителя и приняла невинную позу: она сидит на кровати, тягостно уронив голову. Но ее левая рука – так, чтобы не было видно от двери, – сжимала у бедра железный стержень.
А когда ключи загремели в замке – она быстро вскочила, подбежала к выходу
Дверь открылась. Похититель, наверное, удивился, не увидев никого в комнате, – однако еще до того он присел, чтобы поднять с пола баллон с водой для умывания, тарелку каши и бутылку с минералкой.
Надя глубоко вдохнула, сделала шаг вперед и ударила. Она не понимала, куда целила, – однако судьба благоволила ей. Удар пришелся маньяку в горло, под левым ухом. Он что-то вскрикнул и схватился за шею рукой.
Баллон с водой выпал из его рук. Плошка с кашей грохнулась на ступени. От удара похититель скорчился и согнулся.
И тогда Надя ударила еще – на этот раз в затылок, ровно туда, где кончалась кромка хирургической шапочки. Похититель вскрикнул, упал на колени, а потом завалился на бок.
Путь был свободен! Надежда даже оторопела от столь неожиданной удачи. Она вдруг поняла, что ни на секунду не верила в победу и напала на маньяка лишь потому, что мама всегда, с раннего детства, внушала ей, что в любой ситуации надо идти до конца. А потом то же самое ей проповедовал Дима…
Из-за того, что успех дался ей слишком легко, Надя помешкала несколько мгновений – неужели свобода?.. Но после секундного промедления она бросилась прочь из своей темницы.
Вверх вела очень крутая бетонная лестница. Десять ступеней поднимались на высоту целого этажа. Ступеньки заканчивались закрытой дверью – на вид весьма массивной. Лестница освещалась тусклой лампочкой без плафона.
Рядом с Надиной камерой, дверь в которую осталась открытой, находилась еще одна. Видимо, там содержали другую пленницу. Ту, что убили вчера.
Ступеньки, ведущие вверх, оказались столь высокими, что каждую из них было невозможно преодолеть единым махом: ширины Надиного шага не хватало. Приходилось запрыгивать на одну, подтягивать ногу и только потом делать шаг на другую.
Надя не оборачивалась назад – туда, где лежал похититель: было очень страшно. Тем более что она слышала снизу какую-то возню и шевеление.
Надя, задыхаясь, неслась наверх, к двери, которой кончались ступени.
Вот дверь – совсем рядом. Еще один шаг, и она дотянется до нее рукою. Сможет толкнуть ее.
Но… В этот момент чья-то рука схватила сзади и снизу Надину щиколотку. Девушка попыталась стряхнуть ее, однако рука оказалась очень сильной и цепкой. Она изо всех сил дернула Надину ногу. Не сумев удержать равновесия, Надежда грохнулась на ступени. Железный стержень, ее главное оружие, выпал из рук и со звоном покатился вниз.
Оказавшись у Нади дома, Полуянов на компьютере просмотрел первую, а затем и вторую видеозапись похитителя. Выписал две особо заинтересовавшие его фразы. Потом полистал книги.
Все совпадало. Он уже практически ни в чем не сомневался. Он догадался, в чем дело.
Однако звонить оперу Савельеву журналист не стал. Хватит снабжать мента голословными утверждениями и зыбкими обвинениями. Полуянов сам должен все проверить.
Проверить… Проверить… Проверить – сам… В итоге у него имелось четыре адреса, где, возможно, скрывался маньяк: два в Москве и два – в ближнем Подмосковье. После короткого размышления Полуянов отмел столичные адреса. По одному из них проживает женщина – вероятно, мать Воскресенского. Полуянов сам с ней говорил сегодня.