Ледяное сердце не болит
Шрифт:
«А каждый час может отобрать у тебя Надю навсегда», – прошептал внутри чей-то ехидненький голос.
«Матиц» завелся лишь с третьего раза, с явной неохотой. Масло застыло и в движке, и в коробке передач. Рукоятка сцепления двигалась, как в вазелине. Небывало морозная ночь стояла над Москвой.
У Киры, разгильдяйки, конечно, не нашлось в новенькой машине ни щетки, ни скребка. Пришлось обмахнуть снег с бокового стекла перчаткой. С лобовым стеклом справились дворники.
Дима выехал на Ленинградку и опять старательно настраивал себя на
При мысли о еде для любимого Родика Полуянов вспомнил, насколько же он сам голоден. Хуже, чем любая собака. Аж в животе поскуливает. Когда он ел-то последний раз? Не прошлым ли утром, когда раздался звонок в дверь и он бросился преследовать маньяка на белом «Транзите»? Ах, нет, был еще недоеденный эскалоп в компании опера в шалмане неподалеку в час дня…
«Ничего не случится страшного, – подумал журналист, – если я заеду в канадскую котлетную на Ленинградке и слегка перекушу».
Вот и разворот под мостом. «Макдоналдс» здесь на противоположной стороне проспекта.
В ночном окне раздачи Дима заказал «биг-тейсти», колу, двойной эспрессо и карамельное мороженое. Этим мороженым он словно бросал вызов снова усилившемуся морозу за окнами авто. Сразу вспомнилась байка о Черчилле. Он, дескать, когда увидел яростной зимой сорок второго людей на улицах Москвы, покупающих мороженое, в восхищении сказал: «Да, такой народ невозможно победить». Никто из советских сопровождающих благоразумно не пояснил легендарному английскому премьеру, что мороженое было одним из немногих продуктов, продававшихся тогда без карточек. Москвичи в ту пору им не лакомились – они мороженым пытались насытиться.
Американцы (мысли Димы от недосыпа скакали из стороны в сторону) презрительно называют еду из «мака» «джанком» – мусором. Однако сейчас ударная доза белка, жиров, глюкозы и кофеина, принятая Полуяновым в один присест (с каким-то даже урчанием!) вызвала небывалый для бессонной ночи прилив бодрости и словно прочистила мозги.
Опер Савельев все-таки напоследок выяснил, где обретается в Москве друг умершего Воскресенского трижды судимый Кисленков. Он, судя по адресам местожительства, устроился в столице совсем неплохо. Прописан был по улице Алабяна, а кроме того, имел дачный дом в престижной Валентиновке. Очень мило для рецидивиста.
Майор пообещал наутро доложить на Петровку и о Воскресенском, и о Кисленкове: «Пусть они на всякий случай сходят и в эти два адреса». Однако в тоне опера не слышалось по поводу версий, выдвинутых Полуяновым, ни малейшего энтузиазма.
Журналист повыкидывал в мусорный контейнер коробки, пакеты и стаканы из-под еды. Когда он на мгновение выбрался из машины, зимняя ночь опалила его.
Дима не спеша покатил на разворот. На улицах уже появились первые автобусы. Столица нехотя начинала новый день.
И вдруг в мозгу Полуянова, взбудораженном сверхкалорийной пищей, блеснула одна идея… Нет, даже не идея… Мысль… Воспоминание… Какую такую фразу последней сказал похититель на видео на фоне замученной Бахаревой?.. Где раньше Дима мог ее слышать?.. Или, вернее даже, читать?
Журналист невольно прибавил газу, и малыш «Матиц» понесся по Ленинградке к Кольцевой.
Однако теперь Полуянов спешил домой не для того, чтобы лечь спать или прогулять Родиона. Ему хотелось как можно скорее еще раз просмотреть запись и проверить свою догадку.
ГЛАВА 12
Надежда проснулась с сильно колотящимся сердцем. В горле пересохло. Она не выспалась, и в комнате без окон, освещенной бессонной лампочкой, было непонятно, сколько сейчас времени: три часа ночи или, может, девять утра.
Надя встала с кровати и, заставляя себя, сделала небольшую разминку. Мышцы задеревенели от спанья в одежде. Побаливали синяки, поставленные похитителем.
Делать ничего не хотелось. Хотелось лечь – и лежать, лежать… До самого конца… До смерти… Или, может, до чудесного освобождения… Удивительно: насколько быстро подвал без окон, скудная еда и грубое обращение приводят человека в состояние депрессии…
«Не поддавайся!.. – сказала она себе и, чтобы лучше дошло, даже ущипнула за руку. – Ты должна использовать свой шанс! Должна бороться!»
Надежда засунула руку под матрац и нащупала свое оружие: железный штырь от панцирной кровати. Там же лежали три стальных метательных набалдашника.
Девушка взяла стержень в правую руку и сделала несколько выпадов – словно ударов кинжалом. Вспомнилось, как однажды она попросила Диму «научить ее каким-нибудь приемчикам».
– Зачем тебе? – лениво спросил тогда Димка.
– Защищаться.
– Зачем тебе защищаться, если я с тобой? Я тебя и защищу.
– А если тебя вдруг не окажется рядом?
– Окажусь, окажусь, куда же я денусь?..
«Ох, Дима, Дима!.. Где ты сейчас? Ищешь ли меня?.. Или заявил в милицию о моей пропаже, а сам спокойненько спишь, ешь, работаешь?.. С девчонками своими бесконечными кадришься?..»
Вспоминать о Диме было больно – даже нестерпимо больно. Поэтому Надя попыталась сконцентрироваться не на нем самом, а на том, что он рассказывал ей тогда о самообороне.
«У человека самые уязвимые точки – это: глаза – раз. Шея и горло – два. Пах – три. Если ты бьешь – бить надо туда. И не голой рукой, а, например, шляпной булавкой. Или вязальной спицей. А для чего, думаешь, многие девушки возят с собой в сумочке вязанье?.. Но самое главное – это не трусить. И если ты решила нанести удар – бей! Бей – а не раздумывай и не рефлексируй! Бей – будто у тебя рефлекс срабатывает: быстро, сильно, хладнокровно. И безо всяких колебаний».
Надя немного прорепетировала удар. Представила перед собой маньяка. Его уродскую обезьянью маску или марлевую повязку.