Ледяной город
Шрифт:
— И что же ты понял, Эмиль? — ободрила его жена, прижавшись к нему теснее.
— Один журналист как-то в шутку спросил «Ангелов», как они относятся к независимости Квебека. Они ответили, — всем показалось, что они тоже пошутили, — что хотят видеть Канаду единой. А я попытался понять, почему они так сказали, откуда у них, черт возьми, такая позиция? С провинциальной полицией у них проблем нет, конная полиция от них бы вообще отвязалась. И тогда я сообразил. Они хотят стать общенациональной бандой. Восточное побережье они уже контролируют. На западе правят бал их марионетки. Следующей их целью должен стать Монреаль, и тогда им останется только расправиться с «Аутлоз» [16] в Онтарио.
16
«Аутлоз» (Outlaws) —
Сандра кивнула.
— Да, они действуют как захватчики, но это вообще свойственно бандитам.
— Если не считать того, что они отступили. Откуда же у них мотивация к новым действиям? От русских. Это они их настраивают прибрать к рукам Канаду, двинуться в Америку… У нас, говорят они, в руках Россия, европейские «Ангелы ада» становятся все сильнее, и со временем мы будем заправлять делами в половине преступного мира. А потом договоримся и с азиатскими бандами. «Ангелы» стремятся занять место в более крупном преступном сообществе, потому что, если они ослабнут, если проявят благодушие от размеренной сельской жизни, их просто сметут с дороги. Русские могли бы им помочь отвоевать место под солнцем. Это и есть антикризисное управление, Сандра. Им остается либо уходить со сцены, либо побеждать и расширяться.
Подошел серый мерин и стал тыкаться в них носом, как будто просил приласкать его.
— Насколько это серьезно, Эмиль? — тихо спросила Сандра мужа.
Он думал об этом всю ночь под звуки ливня, колотившего в окна и по крыше, ощущая кожей теплый воздух оттепели. Приняв решение, он снова почувствовал себя свободным — свободным от нерешительности, от сдерживавших его ограничений. Если их брак был обречен на распад, если ему было суждено потерять жену, он был к этому готов, потому что решил не исключать ее больше из своей жизни, а, наоборот, вовлекать в те проблемы, которые его сильнее всего волновали. Если ему на роду была написана скорая смерть, он сумеет принять ее с достоинством. Отныне для выполнения задуманного надо было покончить со страхом, дурными предчувствиями, и это избавление должно либо начаться с дома, либо не начинаться вообще.
— До сих пор я опасался рассказывать тебе о том, что происходит в моей жизни, потому что новости эти не самые оптимистичные.
— Ну что ж, я прекрасно знаю, как ты ходишь кругами, когда не решаешься поделиться со мной дурными вестями. Ты купил мне ружье и столько патронов, что можно будет оборонять форт до прихода кавалерии. Ты спрашивал меня, умею ли я стрелять. Я, конечно, понимаю, что этим ты хотел меня убедить, что у нас все в лучшем виде. — Она отошла от него на несколько шагов. — Что произошло, Эмиль? Ты кого-то арестовал?
— Нет, никто не арестован.
— Что же тогда стряслось?
Он вздохнул, посмотрел на лошадей, потом повернулся к ней.
— В общем, Сандра, дела обстоят довольно паршиво. Я больше не могу от тебя это скрывать. Кроме того, не думаю, что я и дальше смогу носить это все время в себе, я уже не так самодостаточен, как раньше. Ты нужна мне. Мне надо тебе многое рассказать. Обо всем я сказать тебе не могу, а то перепугаемся оба до смерти, но мне просто необходимо с кем-то поговорить. Я очень хочу, Сандра, чтобы этим человеком была ты. Если ты решишь уехать, я пойму и винить тебя не буду. Я облегчу твой отъезд как смогу, но мне бы хотелось, чтоб ты осталась.
Какое-то время Сандра Лоундес пристально смотрела мужу в лицо, потом отвернулась, как будто ей тоже было нужно спросить совета у лошадей. Она любовалась их изяществом, видела, как игриво они резвятся на воле после долгого зимнего заточения в конюшне. Потом подошла к мужу и уткнулась ему в плечо.
Незадолго до полудня Мэтерз приехал в спокойный спальный район Нотр-Дам-де-Грас, лежащий к западу от центра города, нашел там улицу Мариет и остановился около пятнадцатого полицейского участка. Этот район ему нравился, Мэтерз сам готов был сюда переехать через годик-другой. Дома здесь были все больше двухэтажные в типично монреальском стиле. Сам хозяин с семьей жил обычно на первом этаже, а второй сдавали. Квартиры были большие, сами дома строили из красного кирпича в основном в тридцатые годы, когда мастерство строителей еще что-то значило. И дерево в этих домах было настоящее, и в окнах фасадов и входных дверей часто можно было увидеть витражи. Маленькие дворики перед домами и позади них теперь были покрыты подтаявшим снегом, и Мэтерз подумал, что в летние месяцы у его жены было бы сравнительно немного хлопот с садиком в таком дворике.
Ночью прошел сильный дождь, и недолгая январская оттепель превратила сугробы в лужи.
Стоянка пятнадцатого участка имела свою историю. Однажды полицейский застрелил там молодого невооруженного негритянского парня. Это было либо убийство, либо полицейский оказался слишком тупым, чтобы ему можно было выдать разрешение на ношение оружия. Сам он уверял, что сделал это случайно. Но поскольку негритянский парень в тот момент от него не убегал, его версия никого не убедила.
Даже в спокойных районах бывают свои проблемы.
Убийство потрясло весь город. Негритянская иммиграция в Монреаль из стран Карибского бассейна достигла тогда небывалых размеров, и кое-кому это было не по нраву. Многим французам казалось, что их здесь притесняют, и они пытались создать общество, соответствующее их собственным интересам. На всех митингах и собраниях, организованных тогда стремившимся к независимости правительством и его ярыми сторонниками, главным лозунгом был «Квебек для квебекцев!». Позже от него отказались, потому что изначально он был направлен против англичан в знак протеста против властей предержащих. Но многим иммигрантам, находившимся в самом незавидном положении и не имеющим доступа к власти, казалось, что этот призыв направлен исключительно против них. Поэтому для некоторых смерть негритянского юноши стала испытанием всего их сообщества. Кто же здесь оказался жертвой? Убитый парень или французский полицейский, которого выгнали с работы? Мэтерз знал, что так вопрос никогда даже не ставился, но в некоторых районах и кое у кого в управлении он возникал не раз. Именно тогда он почувствовал свою обособленность, потому что в каких-то ситуациях его коллеги всегда относились к нему как к англичанину, его мнение по таким вопросам никогда бы не приветствовалось и не учитывалось. Он всегда оставался одним из «других», англичанином, ему многое не дано было понять, но еще хуже было представление, что он смог бы пойти против них, выставить их в дурном свете, а потому, мол, ему нельзя было доверять.
Мэтерз не раз задумывался о таком положении вещей. Размышлял он и о том, чтобы переехать в англоязычный район и жить там среди своих. Он надеялся, что в какой-то момент так и сделает. Если представителям разных культур суждено жить раздельно, пусть так и будет. Язык для него проблемой не был, он работал с французами и любил Монреаль, но если ему не доверяют, черт с ними со всеми, он будет жить среди англичан. Не станет же он всю жизнь биться головой об одну и ту же стену.
У входа в здание со стороны расположенной во дворе стоянки Мэтерз расстегнул куртку, чтобы любой мог видеть его полицейский жетон, и сказал дежурному на входе, что ему нужен констебль Норман Лаженес. Его направили в кабинет на втором этаже, где он увидел полицейского, без энтузиазма заполнявшего какие-то документы. Мэтерз знал, что он работает в оперативной группе, занимающейся угоном автомобилей.
Ему показалось, что полицейскому было лет двадцать пять. Он с такой неохотой что-то писал, как будто исполнение служебных обязанностей для него было сопряжено с мучительной физической болью. О Лаженесе поговаривали, что он очень быстро взлетел по служебной лестнице, но потом еще быстрее с нее свалился.
— Я пришел к вам не по поводу автомобилей, — сказал Мэтерз констеблю, когда тот дал знак, что готов к разговору.
— Но я занимаюсь машинами.
Парень был худым, высоким, широким в кости, на вид смышленым, но выражение лица было явно недружелюбным.