Ледяной поход (с Корниловым)
Шрифт:
Докторов почему-то нет, а в лазарете их восемь человек.
Кому же пожаловаться?
– Только Корнилову.
Я пишу его адъютанту:
"Любезный В. И.
Я ранен - лежу в училище. Считаю своим долгом просить Вас обратить внимание генерала на хаос, царящий в лазарете. Тяжелораненым неделями не меняют перевязок, раненые просят доктора - докторов нет…"
Раненный в лицо прап. Крылов понес записку. Штаб недалеко от училища, и не прошло 15 минут, как в дверях нашей комнаты появилась гневная фигура Корнилова, Около него: заведующий лазаретом, старший врач…
Корнилов что-то говорит, резко жестикулируя. Видно, что он негодует.
Подпор.
В Кореновской против нас сражалось до 14 тысяч большевиков, под командой известного Сорокина. [55] Выбитые из нее, они сосредоточились в ст. Платнировской, следующей по жел. дороге, и ждали нашего наступления. Неожиданно для них мы свернули на Усть-Лабу. С раннего утра на площади стоят запряженные подводы. Около них суетятся сестры. Выносят раненых, укладывают, укрывают тряпками, одеялами, купленными в станице.
[55]
СОРОКИН Иван Лукич (1884-1918) -кубанский казак, участник первой мировой войны, офицер (с 1915 г.). В годы гражданской войны последовательно командир революционного казачьего отряда, помощник командующего Юго-Восточной армией, помощник главкома войск Кубано-Черноморской республики. С июня - командующий Ростовским боевым участком, с августа - главком вооруженными силами Северо-Кавказской республики, с сентября - командующий войсками Северного Кавказа, с октября - командующий 11-й Красной Армией.
Стремился к неограниченной личной власти, производил незаконные аресты и расстрелы. В октябре 1918 г. смещен с должности и заключен в тюрьму, где убит одним из командиров.
Уже прошли строевые части. Со скрипом тронулись одна за другой подводы. Стонут тяжелораненые.
По степи, за станицей, лентой изогнулся обоз. Тихо. Спокойно. Но вот сзади донесся далекий треск ружей, неприятно разорвав тишину степи. Смолкнет и опять затрещит.
Раненые волнуются. "Что такое в арьергарде?", "Что такое?"– спрашивают бледные взволнованные лица, приподымаясь с телег.
Обоз тихо движется. Уже середина дня, а бой в арьергарде не прекращается. Напротив, стрельба стала как будто ближе, чаще, настойчивее…
И впереди громыхнуло орудие, вспыхнули дальние разрывы, затрещали ружья и пулеметы.
Авангард столкнулся с большевиками под Лабинской.
Обоз стал. Раненые подымаются с подвод. "Сестра, узнайте, почему обоз стал? Сестра!"-"Разве вы не слышите, под Лабинской бой идет, вот и стал".
Впереди и сзади трещат выстрелы, ухают орудия.
Обоз волнуется. "Слышите, слышите, приближается, слышите!"– говорит молодому юнкеру с раздробленной рукой капитан с перебитыми ногами. Юнкер прислушивается: "Да, по-моему, близится". Капитан нервно, беспомощно откинулся на подушку.
Впереди и сзади гудит, раскатываясь, артиллерия. Винтовки и пулеметы слились в перекатывающийся треск. Зловещий гул близится к обозу
Подводы тронулись. "Что такое? Почему едут?"– стонут раненые.
Приказано по три повозки стать - сокращают протяженность обоза. Стало быть, цепи отступают. И тоска сжимает сердце, тянет его глубоко, глубоко в жуткую пропасть…
Из арьергарда идет небольшая часть вооруженных людей. Лица озабоченные, строгие.
"Ну что?", "Как?" – спрашивают с телег раненые.
"Ничего - наседают, отбиваем",– отвечают спокойно идущие.
Они отделились от обоза и пошли влево, цепью по пашне.
Глаза всех зорко следят за ними. Вот они почти скрылись. Донеслось несколько одиночных выстрелов.
Стало быть, и там большевики. Обходят. Охватывают кольцом. Бой с трех сторон. Впереди самый сильный. Там не слышно перерывов - трескотня и гул сплошные.
Обоз стоит на месте несколько часов, и в эти часы тысячи ушей напряженно прислушиваются к гулу, вою, треску - впереди, с боков, сзади; сотни бледных лиц приподымаются с подвод и большими, напряженными, тоскливыми глазами тревожно смотрят в уходящую даль.
Вот впереди особенно ожесточенно затрещали выстрелы, и треск стал постепенно, гулко удаляться, как будто волны уносили его.
"Слышите, слышите - удаляется! Удаляется!" - несется по подводам.
"Обоз вперед! Обоз вперед!"– послышались крики.
Тронули подводы, замахали кнутами возчики.
"Да скорей ты, скорей!" – кричат раненые.
Но верховые не пускают, машут нагайками, выравнивают обоз в одну линию.
Рысью едет обоз по мягкой дороге. Впереди уносится вдаль гул выстрелов, они уже не сплошные, с перерывами.
Ясно: большевики отступили, наши занимают станицу.
Вот уже и Усть-Лабинская. Громыхая, переезжаем железную дорогу, по ней рассыпалась наша цепь лицом к тылу.
"Ну, как?!"– спрашивают с подвод.
"Как видите!"– кричат из цепи, улыбаются, машут.
По зеленым, крутым холмам над реками Лабой и Кубанью раскинулась Усть-Лабинская белыми хатами. На обрывистых холмах повисли, вьются виноградники, мешаясь с белым цветом вишен, яблонь, груш.
Въехали в станицу. Остановились на улицах. Сестры бегут по хатам, покупают молоко, сметану своим раненым.
Но здесь мы не останавливаемся - едем дальше на Некрасовскую.
Поздний вечер. Подвода за подводой, скрипя, движутся в темноте. Раненые заснули тяжелым, нервным сном. Изредка тряхнет на выбоине телегу, раздадутся стоны… и опять тихо…
Я проснулся. Темно. Тихо ползет подвода - по бокам черные силуэты домов. "Станичник, где мы?" - "В Некрасовскую приехали",- отвечает старичок казак.
Стало быть, сейчас отдых… но меня что-то тяжело давит, какое-то тяжелое чувство… да, Сережа… где он? что с ним?
Въехали на круглую площадь. Кучей столпились повозки. Шум. Крик. Распределяют раненых по хатам. В темноте меж телегами ходят сестры. Снуют верховые…
"Да скоро, что ли, дадут хату!"– кричит мой товарищ по подводе.