Ледяной поход (с Корниловым)
Шрифт:
Скачут подводы с крутого ската и, перелетев мост, тихо подымаются в гору, в село. У первой хаты лежит мертвая женщина, вверх лицом, согнулись в коленях ноги, ветер раздувает синюю с цветами юбку.
Рядом с обозом - верховые. "Что это за женщина, не знаете?" - спрашиваю я одного. Верховой тронул коня, едет с подводой и рассказывает, перегнувшись с седла: "эта, сволочь, выдала наш первый разъезд; они у нее остановились - она их приняла хорошо, а сама к комиссару послала; их захватили, перестреляли, топорами перерубили; а когда второй разъезд утром приехал - опять к ней заехали, большевиками прикинулись, она и рассказала, как кадетов выдала… ну,
Зашли в хату. У стола красивая, смуглая женщина, с ребенком.
"Нет ли чего поесть, молодая?" - "Да чего же поесть-то? молочка только".
"Давай молока, не бойся, за все заплатим".
Она посадила на скамью толстого мальчика, принесла из сеней черный, глиняный горшок молока, нарезала мягкого, душистого хлеба.
Мы едим - женщина взяла на руки ребенка, что-то шепчет ему, боязливо, украдкой взглядывая на нас.
"А где муж-то, молодая?"– Она встрепенулась, испуганно уставилась.
"Муж-то?… в поле…" Помолчала… и вдруг быстро начала: "спросить я вас хотела вот, боюсь я больно, не захватят его там ваши-то?"
"Зачем же захватят? Он работает?"
"Знамо, работает, да я слышу, стреляют-то вон в той стороне… а у нас допреже сказывали, ваши всех солдат расстреливают".- "Это врали у вас".- "То-то и я говорю, врали",- повторяет женщина, а в глазах, в лице - страх, недоверие.
Вышли из хаты. От повозки к повозке ходят по площади люди, незаметно перешагивая через валяющихся, зарубленных людей.
"Кто это их зарубил?"-"Черкесы. Тут ведь когда наши разъезды показались, комиссар вооружать всех стал. Ну вот их и перерубили. Там, на дороге, еще валяются"
.
Недалеко от площади - кладбище. У ограды лежит навзничь рыженький мужичонка - голова свернулась на сторону, грудь в крови, руки вытянулись по земле, правая твердо сжала крестное знамение. С краю-свежие могилы, белые кресты… На одном, на железной, крашеной дощечке выведено четким писарским почерком:
"Товарищ Андрей Голованов
храбро пал в борьбе с врагами
народа, в рядах красной армии,
защищая революцию 1918 г. Под
станцией Энем".
Вечереет. Смолкли выстрелы. Тронулся обоз по узкой улице, а Горькая Балка заклубилась черным дымом.
"Зажгли Балку",- говорит казак-возчик. "Черкесы это,- отвечает раненый,- они не щадят крестьян; раньше крестьяне их вырезали, а теперь они вот ни одной слободы не оставляют…"
На край темно-зеленой степи оперлось красное солнце. По траве бегут плоские лучи, зажигая ее алым цветом. Бирюзово-желтое небо темнеет…
Наш путь лежит опять на Лежанку. Перед ней мы заехали в ст. Плотскую, в которой уже были в феврале. Я иду к знакомому плотнику, так недоверчиво говорившему в прошлый раз об Учредительном собрании.
Вошел - плотник узнал меня: "Садитесь, садитесь, опять приехали".- "Приехали, ну как живете?" - "Да мы что,– тянет плотник,- вот как вы?… говорят, вашего главного-то убили, правда это?" На лице его нехорошая улыбка. "Кого, главного?" - "Да Корнилова-то",- улыбается плотник. "Нет, не убили",- лгу я помимо воли. "Не убили?
К вечеру мы въехали в Лежанку и остановились на площади.
Ночь свежая, холодная. Черный купол неба блещет золотом звезд. Обоз ночует здесь. Поскрипывают телеги, фыркают, жуя сено, лошади, изредка кто-нибудь простонет и опять тихо. Небо чуть синеет, рассветает. Обоз зашевелился, ругаются:
"Да где же это начальство!…"
Уже светло. Раненые сползают с телег, идут по хатам пить чай. На дороге обступили кого-то, стоят кучкой. В середине, держа в руках коней,- три запыленных донца-казака. В синих полуподдевках, шаровары с красными лампасами, фуражки лихо сбиты набекрень, из-под них торчат громадные вихры волос.
"Все встали, чисто как один, – говорит широкоплечий, рослый казак,- из половины области их уже выгнали, теперь вас только ждем, нас за вами депутатами послали".- "Какой вы станицы?" - "Егорлыцкой".-"Ну, а теперь нас обстреливать не будете сами?"– спрашивает худенький раненый юнкер.
Казак засмеялся и махнул рукой. "Да рази мы кады обстреливали! Теперь не беспокойтесь, и стар и мал за винтовку схватились, на себе испытали…"
Идем в первую хату. Кухня, у печи - женщина. "Здравствуйте, хозяйка, не найдется ли чего закусить или чайку попить?" - "Ох, были ваши здесь, все забрали".-"Может, что и найдется?" - "Седайте вон за стол",- показывает рукой она, не глядя на нас.
Сели. На столе позеленевший самовар. Кое-что нашлось, едим, а хозяйка стоит у стены, подпершись рукой… "А вы в прошлый-то раз были, что ль?"– спрашивает она. "В феврале-то? Были, а что?" - "Ничего, народу много тогда побили",- спокойно говорит она, "У вас кого-нибудь убили?"-"Мужа убили",- отвечает хозяйка каким-то безразличным голосом. "Мужа? где же его?" - "Вышел он из хаты вот недалечка, его бонбой вашей и убило…" - "Снарядом?" - "Снарядом чи бонбой, рази я знаю…– Хозяйка помолчала.- А сегодня вас комиссар хлебом-солью встречал, все народ уговаривал небежать, так, говорит, лучше: не тронут. С хлебом-солью к вашему начальнику выходил".- "Да чего бегут-то?" - "Чего? Боятся - вот и бегут…"
С площади обоз разъезжается.
Наша подвода едет на край села, к реке. Во дворе, у хаты - бабы, ребятишки, все тупо-испуганными лицами уставились на нас.
"Хозяйка, мы у вас встанем!" Она молчит, как будто не понимает. Идем в хату - метнулась к нам, заговорила: "Да мы сами на фатере стоим, нет у нас ничего и хата малая".- "Что же делать-то, хозяйка - не на улице же нам оставаться. Все хаты заняты. А вы не бойтесь - мы народ смирный, все переранены".- "Ох, не знаю же я как, хозяина-то нет",– охает баба.