Ледяной сфинкс (с иллюстрациями)
Шрифт:
Пятнадцатого января удалось произвести точные наблюдения, показавшие, что мы находимся в точке с координатами 43°13' западной долготы и 88°17' южной широты. «Халбрейн» отделяло теперь от полюса менее двух градусов или сто двадцать морских миль.
Капитан Лен Гай не думал скрывать результаты своих наблюдений, а моряки были достаточно хорошо знакомы с навигационными вычислениями, чтобы понять, что это означает. Все последствия такого местоположения вполне могли объяснить им старшины Холт и Харди. Затем за дело мог приниматься Хирн, чтобы довести услышанное
Во второй половине дня меня не покидали подозрения, что гарпунщик делает все возможное, чтобы подогреть недовольство. Люди, сгрудившиеся под фок-мачтой, переговаривались вполголоса, бросая в нашу сторону недобрые взгляды. Затем среди матросов началось совсем уже подозрительное шушуканье. Двое-трое, глядя на нас, позволили себе угрожающие жесты. Наконец, шепот стал настолько непочтительным, что Джэм Уэст не смог совладать с гневом.
— Молчать! — заорал он и, подойдя к матросам поближе, добавил уже тише: — Первый, кто откроет рот, будет иметь дело со мной!
Капитан заперся в своей каюте, однако я ждал, что он выйдет на палубу и, бросив напоследок печальный взгляд на юг, отдаст команду ложиться на обратный курс…
Однако минул еще день, а шхуна продолжала следовать прежним курсом. На беду, над океаном начинал клубиться туман. Это не сулило ничего хорошего. Признаюсь, мне было трудно усидеть на месте. Мои опасения росли. Я видел, что старший помощник только и ждет команды изменить курс, и понимал, что капитан, пусть и с болью в душе, вот-вот сдастся…
Уже несколько дней я не видел метиса — во всяком случае, мы с ним давно не разговаривали. Матросы сторонились его, как прокаженного. Если он пристраивался у левого борта, экипаж дружно перекочевывал на правый. Один боцман отваживался заговаривать с ним, однако его вопросы неизменно оставались без ответа.
Дирка Петерса такое положение совершенно не тревожило. Видимо, он был настолько занят своими невеселыми мыслями, что просто ничего не замечал вокруг. Но повторяю: услышь он команду Джэма Уэста: «Курс на север!» — и я не знаю, что бы он натворил!.. Что касается его стараний не сталкиваться со мной, то я объяснял эту сдержанность его нежеланием бросать на меня тень.
Однако 17-го числа пополудни метис изъявил готовность побеседовать со мной. Мне и в голову не могло прийти, что я узнаю в результате этого разговора!..
Притомившись и испытывая легкое недомогание, я возвратился в свою каюту, где приоткрыл боковой иллюминатор, оставив закрытым задний. Внезапно в дверь, ведущую на рубку, кто-то постучал.
— Кто там? — откликнулся я.
— Дирк Петерс.
— Вам надо со мной поговорить?
— Да.
— Я сейчас выйду…
— Прошу вас… Уж лучше я… Можно мне войти к вам в каюту?
— Входите.
Войдя, метис плотно затворил за собой дверь. Не вставая с койки, я жестом предложил ему присесть в кресло. Однако Дирк Петерс остался стоять. Видя, что он не решается заговорить, видимо, испытывая смущение, я решил подбодрить его:
— Что вам от меня нужно, Дирк Петерс?
— Хочу сказать вам одну вещь… Поймите меня, сэр… Мне кажется, что вам нужно об этом знать… Вы будете единственным из всего экипажа, кто узнает об этом… Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил…
— Если это так серьезно и вам не хочется, чтобы я проговорился, то зачем вообще посвящать меня, Дирк Петерс?
— Нужно! Нужно! Это нельзя утаивать дальше… Это давит на меня, как… как скала… Вот здесь…
При этих словах Дирк Петерс со всей силы стукнул себя кулаком в грудь.
— Я всегда боюсь, как бы не проболтаться во сне, — продолжал он, — боюсь, что меня услышат… Потому что мне это все время снится, и во сне…
— Что вам снится? — спросил я.
— Он… он… Поэтому я и сплю по углам… подальше от других… от страха, как бы другие не узнали его настоящее имя…
У меня возникло предчувствие, что метис вот-вот ответит на вопрос, который я ему пока не задавал, ибо он брезжил на задворках моего сознания: почему, покинув Иллинойс, он зажил на Фолклендах под именем Ханта?
Однако, услыхав мой вопрос, он ответил:
— Нет, не в этом дело… Я хотел не об этом…
— Но я настаиваю, Дирк Петерс, мне необходимо знать, по какой причине вы предпочли покинуть Америку, почему вы избрали Фолкленды.
— Почему? Просто чтобы быть поближе к Пиму, моему бедному Пиму… Я надеялся, что на Фолклендах мне представится случай наняться на китобойный корабль…
— Но откуда взялось это имя — «Хант»?
— Я не хотел больше носить свое имя, нет, не хотел! Из-за той истории на «Дельфине»!..
Метис намекал на то, как они тянули жребий на борту американского брига, решая, кто из четырех — Август Барнард, Артур Пим, Дирк Петерс или матрос Паркер — будет принесет в жертву, чтобы превратиться в пищу для оставшихся троих. Я вспомнил, как Артур Пим не мог заставить себя согласиться на жребий и в то же время не сумел отказаться «участвовать на равных в трагедии, которая неминуемо разыграется в самом скором будущем, — таковы его собственные слова, — ужасной драме, горькое воспоминание о которой будет до конца дней омрачать каждый миг существования выживших в ней»…
Да, они тянули жребий — деревянные щепочки разной длины, которые сжимал в руке Артур Пим… Вытянувший самую короткую был обречен на смерть. Артур Пим признается в проснувшейся в нем жестокости, с какой он собирался обмануть товарищей, применив хитрость… Однако он не смог так поступить и просит прощения за такие помыслы, приглашая тех, кто захочет обвинить его, сперва оказаться в его положении.
Наконец, решившись, он протягивает кулак, в котором зажаты четыре щепки. Дирк Петерс тянет первым. Судьба оказалась благосклонной к нему; теперь ему нечего бояться. Артур Пим понимает, что вероятность, что он останется жить, уменьшилась. Следующим жребий тянет Август Барнард. Спасен и он! Теперь у Артура Пима с Паркером были абсолютно равные шансы. В этот момент Артуром Пимом «овладела какая-то звериная ярость», и он «внезапно почувствовал безотчетную сатанинскую ненависть к себе подобному»…