Ледяной сфинкс
Шрифт:
– Замечательно, – презрительно промолвил Александр. – Давайте теперь стенать о временах рабства, когда людей продавали как скотину. А я почему-то склонен верить, что человек не скотина.
– Еще один либерал… – пожал плечами Строганов. – Господи, да когда же вы все наконец поймете, что эта страна проклята Богом и что тут никогда ничего не бывает, как у людей? Черт возьми! Кто и что было у Европы – Наполеон, Жанна д’Арк, Римская империя, Столетняя война, Возрождение, морские открытия, рыцари, замки, наконец! А у нас – татарское иго, рабство, лень, воровство и неистребимое холуйство. Но и тут можно жить, уверяю тебя, и прекрасно, если уважать в рабах их желание быть рабами, не требовать трудолюбия от лодырей, а воров
Лицо графа побагровело, он задыхался от волнения. Но на Александра все его слова не произвели никакого впечатления. Голос его, когда молодой человек заговорил, звенел металлом:
– И во имя вашего хаоса вы убили великого государя, студента Николая Петрова, которому было всего двадцать с небольшим, его мать, их служанку, пятерых нигилистов, по крайней мере, один из которых проявлял недюжинные способности в науках, Никиту Васильчикова, а теперь Саввину? Что вы пытаетесь мне доказать? Что их жизни ничего не стоят? Что они сами виноваты в том, что доверились вам? Что вы имели право? Вы никогда мне этого не докажете, потому что я видел, как умирал государь, я только что видел, как кончили свою жизнь несчастные, обманутые вами люди. Да за то только, что вы пытались сделать с Амалией, вы заслужили куда худшей участи, чем они!
– Уверяю тебя, я тут ни при чем! – с жаром воскликнул Строганов. – Я даже не подозревал…
– Неужели? Хотите сказать, не вы приказали Саввиной отравить Амалию, понимая, что вскоре мы с ней отыщем вот этот дом? Не вы изобрели фокус с подложными записками, чтобы нас разлучить?
– С какими еще записками? – изумился сенатор, и изумился так искусно, так искренне, что его крестник чуть не дрогнул. Но преждевременная искра торжества, мелькнувшая во взоре Строганова, выдала его.
– Вы подлец, – с горечью сказал Александр. – Но довольно. Один раз вы торжествовали, когда государь вышел из кареты. Ему надо было сразу же после первого взрыва возвращаться во дворец, но он велел остановиться. Потому что испугался, но не за себя, а за меня. – Молодой человек закусил губу. – Вам повезло, бесчестный вы человек, что в тот день государя сопровождал я. Иначе вы бы не добрались до него. Но я не дам вам добраться до Амалии. Слышите? На сей раз вам придется отступиться!
– Так это все из-за нее? Послушай, мой мальчик, я никогда не думал, что эта особа так тебе дорога. Честное слово…
– Не смейте так ее называть! – вскипел Александр.
– Хорошо, – пожал плечами граф, – я больше не буду вам докучать. Но ты должен убедить мадемуазель Тамарину оставить ее расследование. Генерал Багратионов не был нашим сторонником, а теперь он глава особой службы, и если Амалия пойдет с рассказом о своих подозрениях, о дневнике осведомителя и 16-м доме, мне придется принимать меры.
– Нет, – холодно сказал Александр, – меры приму я. В подвале я нашел часы убитого Николая Петрова. Когда вы прятали там его труп, то не заметили, как раздавили их, и они остались лежать на полу. Эта улика способна упечь вас на каторгу, потому что, если дойдет до суда, я первый дам против вас показания. Подумайте над моими словами хорошенько и не смейте докучать ни мне, ни моей жене, ни ее родным. Более того: я не желаю больше никогда вас видеть. Ваши деньги мне не нужны и никогда не были нужны. Можете завещать их хоть китайскому мандарину, хоть варшавскому раввину, мне все равно. И благодарите бога, что вы когда-то были дороги моей матери, не то я обошелся бы с вами куда круче. Так, как вы заслуживаете!
И, сочтя, что все уже сказано, Александр двинулся к двери.
– Ты делаешь большую ошибку, – бросил Строганов ему вслед. – Как ты думаешь, кто будет в ближайшие годы править Россией? Я разумею не нашего нового императора, потому что по способностям своим он не годится и на то,
Александр остановился и медленно повернулся к своему собеседнику. На его губах играла скептическая улыбка.
– Так я и знал, – сказал он. – Все ваши разговоры про хаос, обездоленных дворян и прочее были лишь пустые слова. Как, впрочем, и все остальные ваши речи. Вы все затеяли ради власти, да? Убили государя, потому что хотите править сами? Но ведь полное же безумие!
– А что мне было делать? – возмутился Строганов. – Конечно, ты не понимаешь, каково это – чувствовать в себе силы, ум и знания, достаточные, чтобы управлять Европой, – и быть всего лишь сенатором, от которого, по большому счету, ничего не зависит. Ничего! – Рот графа злобно, по-стариковски кривился, из него вылетали брызги слюны. – Кого угодно он приближал к себе, но только не меня! Потому что до конца не простил мне… Поленьку. Думаешь, у тебя была такая блестящая военная карьера, потому что ты из хорошей семьи и твой номинальный отец генерал? Черта с два! Он никогда не упускал тебя из виду. Сомневался, но не упускал. Боже мой! – Строганов схватился за голову свободной рукой, его правая рука, опирающаяся на трость, дрожала. – Я мог бы быть министром, премьером, я ворочал бы судьбами всего мира – но связь с легкомысленной… хорошо, связь с твоей матерью разрушила мою карьеру… Все разрушила, все! Одна ничего не значащая интрижка! А он не забыл. Потому что он ничего не забывал! Забыл только, что человек, если его загнать в угол, начинает изобретать другие пути. И я их нашел!
Образ бешеного честолюбия… Или что-то в этом роде. Сколько раз Александр читал подобные слова в романах – и вот бешеное честолюбие в облике человека, который вдобавок притязал на то, чтобы быть его отцом, стояло в нескольких шагах от него.
– Мне безразлично, что вы нашли и что потеряли, – оборвал он сенатора, вскинув голову. – Мои слова остаются в силе. Я не желаю вас больше видеть. И чтобы ноги вашей не было в моем доме и доме моей жены!
Барон уже второй раз машинально назвал Амалию своей женой, хотя даже не знал, поняла ли девушка смысл его подарка. Но почему-то он не сомневался в ее согласии.
Мгновение молодой человек поколебался, поворачиваться ли к Строганову спиной, прежде чем уйти. Александр был вовсе не глуп и понимал: что, если отчаявшийся старик, несмотря на будто бы существующие между ними кровные узы, захочет от него избавиться, он может решиться напасть со спины. Однако ему не пришлось делать мучительный выбор. Потому что Строганов неожиданно захрипел, согнулся в три погибели и, выронив трость, повалился на пол.
Александр посмотрел на него – и, поняв, что произошло, поспешил прочь. Во дворе стояла старая, обшарпанная карета – вне всякого сомнения, та самая, которую дядя Амалии заметил на Екатерининском канале, куда Строганов приехал наблюдать за тем, что должно было там произойти. На козлах сидел знакомый кучер и лениво жевал кусок хлеба. Увидев Александра, он убрал хлеб и несмело отдал офицеру честь.
– Федор, кажется? – спросил Александр, который не помнил имени кучера. Однако тот кивнул, с удивлением глядя на него. – У господина графа случился апоплексический удар. Отвези его домой, и пусть позовут доктора… Хотя я сомневаюсь, что доктор ему поможет, – добавил он как бы про себя.
И Александр Корф навсегда ушел от дома номер 16 к Неве, а через нее по Биржевому и Дворцовому мостам перешел на другую сторону реки, туда, где наискось через столицу летел неугомонный, пленительный, прекрасный Невский проспект.