Ледяной ветер азарта
Шрифт:
– Бедный парень! – тяжело вздохнул Белоконь. – Как же мне его, бедолагу, жаль! Он даже не представляет, что его ждет!
– О ком это вы так? – спросила Анна.
– О твоем будущем муже.
– Вы знаете моего будущего мужа?
– Нет, но я знаю, что его ожидает.
– Что же? Я тоже хочу знать его судьбу.
– Его ожидают тяжелые испытания. Боюсь, он может разочароваться в роде человеческом. А уж в прекрасной его половине разочаруется наверняка. Одно меня утешает: страдания его не будут продолжаться слишком долго – он сбежит. Возможно,
– Ну что ж, сбежит – туда ему и дорога. Я вам больше не нужна?
– Для дела – нет. Но, честно говоря, мне не хочется вас отпускать. Поэтому я намерен злоупотребить служебным положением и задержать вас еще на несколько минут. Тем более что есть повод – вы не ответили на мой вопрос. Вернее, вы мне даже не позволили задать его.
– Внимательно вас слушаю, – Анна свела брови к переносице и плотно сжала губы. Но тут же не выдержала и рассмеялась. – Так что вас интересует, товарищ следователь?
– Скажите, Анна, вы в самом деле можете пойти на преступление, если есть надежда скрыться, уйти от наказания?
Анна с недоумением посмотрела на Белоконя, раздумчиво отвернулась к окну. Лицо ее осветилось закатным светом. Белоконь и Панюшкин молча смотрели на девушку, не торопя ее с ответом. Наконец Белоконь напомнил о себе.
– Так что вы скажете, Анна? – спросил он.
– А что вам сказать? Скучный вопрос. Унылый. Могу ли совершить преступление, буду ли скрываться... Несерьезно. Воровать не пойду, даже если мне это ничем не будет грозить. Отнять могу. Если решу, что так будет правильно. И если мне для этого придется использовать палку, лопату, бульдозер – использую. Пакостить, кляузничать, писать анонимки тоже не стану. Но если понадобится сволочь наказать, вам не позволю. Постараюсь сама наказать.
– А почему же мне не позволите?
– Потому, что это не входит в ваши обязанности – сволочей наказывать. Вас интересуют только те, кто законы нарушает, кто совершит нечто, предусмотренное Уголовным кодексом. А я сама хочу решать – прав человек или нет. Подонок он или пример для подражания. Вот я задам вам вопрос... Вы видите, что перед вами подонок, а вам говорят, что ничего, дескать, подобного, это наша гордость и пример для подражания. Как вы поступите? Вот вы, следователь Иван Иванович Белоконь, как поступите?
– Это зависит от многих обстоятельств... – замялся Белоконь.
– Не надо! – перебила его Анна. – Это зависит только от вас и ни от кого больше. Я же не спрашиваю, что предписывает вам закон. Я спрашиваю, как поступите вы лично. От каких таких многих причин и обстоятельств зависит ваше решение? Вы думаете, что я жду от вас ответа? Не страдайте и не майтесь. Ответа не жду. И отвечать не надо.
– Почему? Вы же сами спрашиваете... – растерялся Белоконь.
– Ведь вы не ответите честно и искренне. Вы при исполнении, вам не положено.
– Ну это вы напрасно, Анна! Я вполне могу ответить откровенно. Для меня это действительно зависит от многих обстоятельств.
– С чем я вас и поздравляю. Значит, существуют на белом свете обстоятельства, которые оправдывают подлость? Значит, есть причины, которые могут вынудить вас подражать подонку, если кто-то очень уважаемый увидит в этом некую высшую целесообразность? А, Иван Иванович?
– Знаете, Анна, как называется ваша позиция? Юношеский максимализм.
– Это хорошо или плохо? Николай Петрович, как вы думаете – это не очень плохо, если я стою на позициях юношеского максимализма? Меня не стоит за это привлекать к ответственности?
– Что ты! Это прекрасно. За ним стоит отрицание приспособленчества, за ним свежесть чувств, безоглядность и бесстрашие в отстаивании собственных убеждений, справедливости...
– А что есть справедливость? – перебил Белоконь. – Кто это решает?
– Разумеется, правосудие! – рассмеялся Панюшкин. – Но если человек, отстаивая справедливость, допустит некоторый перегиб, то, право же, его ошибка простительна. Ведь за его действиями не корысть, не расчет. Все-таки это, как мне кажется, может быть оправдывающим обстоятельством.
– Вы обронили неосторожное словцо, Николай Петрович. Это словцо – перегиб. Как далеко зайдет человек, стоящий на позициях юношеского максимализма, в отстаивании своей справедливости? Где допустимый предел? Не совершит ли он во имя возмездия куда более страшное преступление, нежели то, за которое он жаждет наказать кого-то?
– Вы тоже обронили словечко, Иван Иванович, – усмехнулся Панюшкин. – Вы сказали «в отстаивании своей справедливости». А мы говорим не о своей личной справедливости. Ведь и вы тоже с помощью законов, кодексов, многочисленных правовых служб отстаиваете не свою справедливость, верно?
– Двое на одного, да? – закричал Белоконь. – И это вы называете справедливостью?
– Николай Петрович, он просит пощады, – сказала Анна. – Простим его. Он еще не потерян для общества, может принести пользу. Он еще не стар, он исправится.
– Вот за это спасибо! Больше всего я боялся показаться вам старым.
– Я готова назвать вас даже молодым, если это доставит вам радость.
– Да? – Белоконь с минуту неотрывно смотрел на Анну, выпятив губы. – Знаете, Анна, в чем ваша сила, слабость, опасность и вообще особенность?
– Понятия не имею. Я, конечно, догадываюсь, почему на меня прохожие оглядываются, но хотелось бы знать точку зрения и правоохранительных органов. Так в чем же моя особенность?
– В непредсказуемости.
– Это хорошо или плохо?
– Вот пусть ваш верный оруженосец и союзник Николай Петрович Панюшкин скажет. Хотя я знаю наверняка – он скажет, что это хорошо. Если я побуду здесь еще пару дней, то, пожалуй, соглашусь с ним.
– А вы намерены побыть у нас еще пару дней?
– Побыть-то побуду, – непритворно вздохнул Белоконь. – Но я знаю, чем мне это грозит. Я запишусь в отряд ваших поклонников и в порыве ревности совершу что-нибудь непредсказуемое.