Ледяные небеса
Шрифт:
— Я, не колеблясь, сказал: нет. Пару дней спустя ко мне подошел мой профессор и рассказал, что путешественник Шеклтон отчаянно ищет ученых для первого пешего перехода через Антарктиду. Интересует ли меня это? Я сказал «нет», но спросил, как долго будет продолжаться экспедиция. Этого профессор Шипли не знал. Но я все-таки физик, сказал он, и могу рассчитать, сколько времени нужно, чтобы пройти пешком почти три тысячи километров.
Хуссей тихо смеется, постукивая ногтем по стеклу ящика со стрелками.
— И это только начало, — говорит он.
Джеймс продолжает:
— Через три недели пришла телеграмма от самого Шеклтона. Он вызывал меня в Лондон в свою контору. Шипли между тем меня «обрабатывал» и приваживал всеми возможными средствами. Так что я поехал туда. Разговор продолжался едва пять минут. Шеклтон спросил, в каком состоянии мои зубы, поинтересовался, нет ли у меня варикозного расширения вен, добродушен ли я и умею ли петь. Последний вопрос очень удивил меня, поэтому я переспросил, и он сказал: «О, я не имею в виду петь, как Карузо. Будет достаточно, если вы сможете орать вместе с другими».
Мы еще некоторое время острим и зубоскалим, и Хуссей даже затягивает песенку, чтобы я послушал рев Джеймса. Затем приходит его очередь. Он рассказывает, что был антропологом в составе экспедиции Уэллкома в Судане, когда прочитал в какой-то старой газете обращение Шеклтона. Он подал заявление и был приглашен на собеседование. Оно протекало абсолютно так же. Шеклтон внимательно его осмотрел, походил взад-вперед и наконец сказал: «Я беру вас. Вы смешно выглядите». То, что Хуссей не имел ни малейшего понятия о метеорологии, не играло никакой роли. Он должен был пройти интенсивный курс, что и сделал.
— Я думаю, он ищет разносторонние личности, — говорит Хуссей. — Ему нужны не узкие специалисты, а люди, имеющие разнообразные таланты. У него есть точное представление о балансе в команде, думается мне. Она должна быть подготовлена к любой ситуации.
— Не говоря уже о том, что он прав, — добавляет Джеймс. — Ты смешно выглядишь, Узберд [4] !
Точно. У Хуссея все меньшего размера, чем обычно. Он похож на миниатюрного представителя некоей редкой породы. Но он не только самый маленький на борту, но и самый шустрый, как в том, что касается мозгов, так и в отношении хорошо подвешенного языка. Кроме того, он играет на банджо и знает громкие, грустные, красивые мелодии. Он провожает меня несколько шагов по заснеженной палубе и объясняет, что погода скоро улучшится: «Эндьюранс» находится в данный момент у границы «ревущих сороковых» — района мирового океана, где почти постоянно бушуют самые сильные штормы. Между Огненной Землей и Южной Георгией океан без помех несется вокруг южной шапки глобуса.
4
Прозвище можно перевести как «смешная птичка» (от нем. Uz и англ. bird). — Здесь и далее прим. ред.
— Нам везет! — воскликнул Хуссей, когда на несколько секунд остановились у леера. — И везло. По крайней мере, до сих пор!
Когда он стоит рядом со мной, то едва достает мне до плеча.
Через несколько часов мы попадаем под сильный град, который вынуждает большую часть команды выйти на палубу: под грохот падающих с неба градин Бэйквелл и другие палубные матросы убирают марсели, иначе они затвердеют от холода и разорвутся. Гринстрит кричит сквозь шторм команды и приказывает запереть всех без исключения собак в клетках, в том числе тех, которым позволено бегать по баку, потому что они стали ручными. Мимо торопливо проходит боцман и, оттолкнув меня, бросает:
— С дороги, болван!
Потом он оборачивается в мою сторону и делает злобную гримасу.
С той же быстротой, с какой он начался, град прекращается. С каждой секундой порывы ветра слабеют, но они еще достаточно сильны, и градины летают по воздуху как пули. Постепенно ветер превращается в холодный бриз, в котором, как и прежде, когда еще ничего не произошло, непрерывно падал снег. Внезапно на палубе появляется Шеклтон. В черной штормовке и шерстяной шапке он одиноко стоит у поручней на юте и смотрит на это зрелище. Взбаламученное море — кобальтового цвета. Ни кусочка неба, снежные облака висят над баркентиной и над морем, насколько хватает глаз.
Сэр подходит к Гринстриту и отдает приказ снова поставить марсель. Без малейшего ворчания и ропота, с абсолютно невозмутимыми лицами Бэйквелл и другие снова карабкаются вверх по толстым обледеневшим вантам.
— Наблюдателю подняться в «воронье гнездо»! — кричит Гринстрит, и уже в следующую секунду я узнаю Маккарти, молодого ирландца, которого все любят за блестящий, никого и ничто не щадящий юмор. Он карабкается с марса-рея на брам-стеньгу и затем еще дальше, после чего я уже не вижу его в густом снегу. Пока Маккарти преодолел лишь две трети подъема к «вороньему гнезду», расположенному на самом верху мачты.
— Что-то он не выглядит особо счастливым, — говорит Холнесс, высунувшись из двери, и кивает в сторону Сэра, который занял свою старую позицию у леера, потом сообщает: доктор Маклин хочет со мной поговорить.
— Что случилось? — спрашиваю я, недоумевая, что Маку от меня нужно.
Холи неправильно меня понимает:
— Айсберги. Вот что случилось. При такой погоде в этих широтах можно заблудиться. Есть кто-нибудь в бочке?
«Воронье гнездо» на «Эндьюрансе» похоже на узкую белую дождевую бочку.
— Да. Думаю, Маккарти наверху.
— Айсберги, — повторяет Холнесс. — Во время метели их видно лишь в последний момент, а они могут оказаться высотой с дом. Не удивительно, что шеф так беспокоится. Так ты идешь вниз?
Я спускаюсь за ним под палубу. Едва мы оказываемся вдвоем в дверях каюты, Холи останавливает меня:
— Эй, я уже давно хотел тебя спросить, как оно там было у Шеклтона?
«Бакланы, хей-хо!»
Мик и Мак прекрасно дополняют друг друга не только как судовые врачи. Доктор Мак-Ильрой высокий, стройный, симпатичный и настоящий циник; доктор Маклин, напротив, ростом невысок, не строен, не красавец, но являет собой воплощение сердечности и искренности. Мик и Мак примерно одного возраста, я думаю, им около тридцати, оба пользуются в команде большим авторитетом, потому что любят свою работу и выполняют ее, не поднимая шума. Есть еще кое-что, что объединяет Мика и Мака, — это Индия: Маклин там родился, а Мак-Ильрой много лет прожил.
За чаем и сигаретами они сидят у стола в «Ритце», кроме них там никого больше нет. Лишь по камбузу время от времени пробегает Грин, но он либо занят чем-то, либо делает вид, что занят.
— Вот идет человек из шкафа, — снова кричит Мак-Ильрой, когда я подхожу ближе. — Червячок в шоколаде!
У него имелись присловья на все случаи жизни, ничто не может заставить Мак-Ильроя замолчать, и его сравнения всегда отличаются язвительностью.
Короткий разговор о моем самочувствии, и мы трое, Мик, Мак и Мерс, сходимся во мнении, что я полностью поправился.