Лефорт
Шрифт:
Опасения Туртона, человека весьма проницательного и знающего, оказались небеспочвенными. Как раз накануне отъезда посольства в Москве были открыты два заговора — старца Авраамия и полковника Ивана Цыклера.
К двадцатым числам февраля все было готово к отъезду. На 24-е число Патрик Гордон назначил прощальный ужин, но Петр, против обыкновения, не приехал. Накануне два офицера Стремянного стрелецкого полка Ларион Елизарьев и Григорий Силин сообщили, что думный дворянин полковник Иван Цыклер подбивает стрельцов устроить пожар и, зная обыкновение царя являться на тушение пожаров, подстеречь его и убить.
Обрусевший иноземец Иван Цыклер принадлежал к числу ревностных сторонников царевны Софьи. Во время конфликта между Петром и Софьей в 1689 году он переметнулся на сторону Петра, но этим поступком не снискал доверия царя, относившегося
Цыклер подсказал обиженным, как можно избавиться от отправки за границу их отпрысков, — для этого надлежало государя «изрезать ножей в пять». Соковнину он заявил: стрельцам можно «государя убить, потому что ездит он один, и на пожаре бывает малолюдством».
Под пыткой обвиняемые признали свою вину. Цыклер показал, что рассчитывал поднять донских казаков на бунт: «Как буду на Дону у городового дела Таганрога, то оставя ту службу с донскими казаками пойду к Москве для ее разорения и буду делать то же, что и Стенька Разин». Стрелецкому пятидесятнику Василию Филиппову он говаривал против отправки Великого посольства: «В государстве ныне многое нестроение для того, что государь едет за море и посылает послом Лефорта, и в ту посылку тощит казну многую, и иное многое нестроение есть, можно вам за то постоять». Перед казнью Цыклер сделал еще одно признание, на этот раз порочившее Софью, — перед первым Крымским походом царевна его часто призывала и велела, чтобы он над царем учинил убийство, за что обещали пожертвовать деревню. Однако в то время он, Цыклер, в просьбе царевне отказал.
Петр принял живейшее участие в расследовании дела, причем проявил при этом крайнюю жестокость. Он же разработал церемонию казни. Экзекуция проходила 4 марта 1697 года. Цыклер, Соковнин, Пушкин и их сообщники были казнены, причем казнь сопровождалась кощунственной церемонией: Петр считал идейным вдохновителем заговора умершего еще в 1685 году Ивана Михайловича Милославского, организатора стрелецкого бунта 1682 года. По повелению Петра гроб покойного был извлечен из могилы, привезен в санях, запряженных свиньями, к помосту, где производилась казнь, и поставлен под ним, чтобы кровь казненных лилась на гроб. Цыклер и Соковнин подверглись четвертованию, Пушкина обезглавили сразу. Были казнены и два стрелецких пятидесятника. Головы пяти казненных были воткнуты на железные рожны, вделанные в столб, поставленный на Красной площади. Трупы лежали у столба до июля.
Еще до этого процесса, в конце 1696-го — начале 1697 года, Преображенский приказ вел розыск по другому делу — кружка старца Авраамия, строителя подмосковного Андреевского монастыря. Следствие, однако, показало, что Авраамий и его сообщники никакой опасности для режима не представляют: у старца, придерживавшегося старомосковских взглядов, вызывало протест поведение Петра: «А в народе тужат многие и болезнуют о том: на кого было надеялися и ждали, как великий государь возмужает и сочетается законным браком, но, возмужав и женясь, уклонился в потехи, оставя лучшее, начал творити всем печальное и плачевное». Авраамий осуждал поведение Петра во время триумфального шествия войск из-под Азова, когда он шел пешком, а Шеин и Лефорт ехали: первый в карете, а второй в санях. Не одобряли члены кружка Семеновские и Кожуховские маневры. Участникам кружка был вынесен сравнительно мягкий по тем временам приговор: старца Авраамия сослали в Голутвин монастырь, а его сообщников после наказания кнутом отправили в Азов. Кстати, среди единомышленников старца значился и знаменитый публицист петровской поры Иван Посошков. Но никаких слов, осуждавших Петра, он не произносил (что подтвердил и Авраамий), а потому от наказания был освобожден.
Заговор Цыклера и дело Авраамия озаботили царя, однако нисколько не отразились на его планах. Великое посольство, как и намечалось, должно было отправиться в путь. Петр смолоду не привык менять своих решений и проявлял настойчивость в их реализации.
Свои полномочия по управлению государством он передал трем боярам: своему дяде Льву Кирилловичу Нарышкину, Борису Алексеевичу Голицыну, оказавшему ему неоценимую услугу во время борьбы с Софьей, и князю Петру Ивановичу Прозоровскому. Четвертым лицом, обеспечивавшим спокойствие в столице, был князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, руководитель Преображенского приказа, занимавшегося политическим сыском. Судя по отзыву о нем Б.И. Куракина, царь вполне мог положиться на преданность Федора Юрьевича: «Сей князь был характеру партикулярного: собою видом как монстра; нравом злой тиран; превеликий нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству так верный был, как никто другой». Приведенную характеристику Куракина подтвердил другой современник — брауншвейгский резидент Вебер: по его словам, Ромодановский «наказывал подсудимых, не спрашиваясь ни у кого, и на его приговор жаловаться было бесполезно».
Передовой отряд посольства выехал из Москвы 2 марта 1697 года. Это был обоз, нагруженный соболиной казной, золотыми монетами, «и солдаты и со всем посольским нарядом и платьем и другими важными припасами». Царь и великие послы задержались на несколько дней. 9 марта Лефорт давал прощальный пир, после которого Великое посольство выехало из Москвы.
О продвижении посольства к месту своего назначения мы узнаём из писем Петра, а также из Походного «Юрнала» (то есть журнала), регистрировавшего перемещение посольства из одного пункта в другой. В «Юрнале» от 9 марта читаем: «С Москвы марта 9 числа генерал Лефорт, собрався со всем обозом, поехали в путь и ночевали в селе Никольском. День был красен, а ночь была с небольшим ветром». В Никольском царь распрощался с оставшимися в Москве друзьями, дав им последние наставления о том, как поступать в его отсутствие.
Путь на Запад проходил по обычному маршруту: Тверь, которую достигли 11 марта, Новгород, куда прибыли 17-го числа, Псков. 24 марта посольство достигло пограничного пункта — Псково-Печерского монастыря. Далее начиналась территория Лифляндии, которая в то время находилась во владении Швеции.
Двадцать пятого марта Великое посольство пересекло границу. От рижского генерал-губернатора Эрика Дальберга был затребован посольский корм, но тот сетовал, что его не известили о численном составе посольства и, соответственно, о количестве продовольствия и подвод, которые надо заготовить. «Только извещаю, — писал губернатор, — что во всей Лифляндии большой неурожай, и великие послы, надеюсь, удовольствуются тем, что сыщется» {113} .
Посольство было торжественно встречено в Риге. Петр, похоже, остался доволен оказанным приемом. 1 апреля он делился своими впечатлениями в письме к Виниусу: «…Приняты господа послы с великою честию; при котором въезде была из 24 пушек стрельба, когда в замок вошли, и вышли». Однако посольству пришлось задержаться в городе. «Двину обрели еще льдом покрыту, — писал в том же письме Петр, — и пешие ходят, а саньми еще последний пеший день ездят; и для того принуждены здесь некоторое время пробыть».
Пребывание Великого посольства в Риге, напротив, оставило у царя самое неблагоприятное впечатление. Чувство радости сменилось досадой и огорчением. Проявив при встрече любезность, администрация города в то же время грубо запретила русским поближе познакомиться с крепостными сооружениями. Один из инцидентов напрямую коснулся Петра. Располагая временем, он проявил любопытство, показавшееся губернатору подозрительным: с возвышенности стал снимать план хорошо просматриваемой внутренней части крепости. Караульный попросил любознательного царя и его свиту удалиться, угрожая применением оружия. Рижский губернатор Дальберг потребовал от Лефорта, чтобы тот воспретил москвитянам вольности, не позволительные ни в одной стране. Лефорт убедил царя отказаться от намерения глядеть на крепость в зрительную трубу и делать чертежи {114} .