Легенда о Чёрном ангеле

Манило Лина

Чёрт! Марго там одна. Даже представить больно, насколько она сейчас подавлена. Вспоминаю о том, как ей стало плохо в Промзоне, и от этого видения сжимаю кулаки, а костяшки на пальцах белеют и отзываются глухой болью.

Нет уж. Спартак слишком рано сдох, но у меня ещё остался адрес, так что я найду пацана, чего бы это мне ни стоило.

Отправляю короткое сообщение человеку, к услугам которого прибегаю крайне редко. “Чёрные ангелы” давно уже не нуждаются в услугах чистильщика, но в этот момент я готов наступить себе на горло, потому что другого выхода просто нет. От тела нужно избавляться, а Спартак —

не тот человек, кому положены пышные похороны и посмертные почести.

Я беру этот грех на душу не ради себя. Не потому, что боюсь нести ответственность, нет — тем более, что моей прямой вины в смерти Спартака нет. Да и наплевать, если честно. Я беру его ради Фомы и Марго. Ради памяти тех, кого эта гнида успел сделать несчастными. А особенно ради тех, кого ещё только собирался.

Сегодня Максим Спартак исчезнет с лица земли, словно его никогда не существовало, и ни одна живая душа не в силах будет его найти.

Ответа, как обычно, не приходит, да он мне и не нужен. Я прекрасно знаю, что чистильщик сделает всё хорошо, качественно, об остальном я подумаю потом.

Приезжает Фельдшер, как всегда, собранный и молчаливый. Он не психиатр — хирург с золотыми руками, но в его клинике есть отличное отделение закрытого типа, где, соблюдая полную анонимность, за весьма приличную сумму, можно лечить близких и родных от душевных недугов. Я не знаю, поможет ли это Фоме, но мне не жалко никаких денег, чтобы попробовать. Ведь, по сути, что такое деньги? Просто бумажки, которых иногда становится слишком много. Они не имеют смысла сами по себе, если не вкладывать их во что-то хорошее. Я не знаю, сотрёт ли это хоть часть моих грехов, но однажды я пришёл к выводу, что расставаться с накоплениями ради благого дела очень даже радостно.

Хоть от чего-то в этой жизни ещё может быть радостно.

Фельдшер с помощью пары крепких ребят из своей клиники уводит нового пациента, а Фома даже не сопротивляется. Просто бредёт, послушный чужой воле, а мне больно смотреть на него. Безумие забрало его у нас, и ничего больше не остаётся, как надеяться, что разум хоть когда-нибудь, но вернётся к нему.

— Уходим? — спрашивает Роджер, кидая мимолётный взгляд на распластанного на земле Спартака.

Киваю, потому что мысли в голове носятся, точно с цепи сорвались. А ещё такое чувство, что если пробуду здесь хоть одну лишнюю минуту, задохнусь, настолько прогорклым и тухлым кажется воздух в роще.

Но вдруг, будто по чьей-то команде, в небе раздаётся оглушительный треск и грохот. Стремительно темнеет, и красноватое солнце скрывается за плотными тучами. Мгновение, и на землю обрушивается дождь. Нет, это не дождь, это предвестник Апокалипсиса, не иначе.

— Вашу мать, — орёт Роджер, но я всё равно плохо слышу его, до такой степени меня оглушают звуки стихии. Викинг тоже что-то пытается сказать, но вскоре понимает тщетность любых попыток перекричать бушующий внезапный ливень.

Дождь стоит стеной — непроглядной и плотной, и я почти ничего не вижу, кроме мутной пелены. Пара мгновений, и одежда полностью намокает, а футболка липнет к телу. Ливень ледяной и неумолимый, и я делаю шаг, выставив для надёжности руки перед собой. Чтобы в этом сумасшествии, что дарит нам природа, не убиться, столкнувшись с первым попавшимся на пути деревом. Ноги вязнут в грязи, в которую стремительно

превращается земля, и я скольжу при каждом шаге, с трудом выбираясь из этого ада, в который превратилась, тихая ещё пару минут назад, роща.

Вода, кажется, везде: в носу, за шиворотом, в голенищах сапог. Я ни разу не видел такого дождя, и это могло бы испугать. Можно принять происходящее за зловещий знак, но я в такие фокусы не верю.

Упорно пробираюсь вперёд, потеряв в этой разбушевавшейся стихии всякие ориентиры. Главное, выйти к трассе. Там машина, в ней можно спрятаться и переждать. Чёрт, девица же в ней, но да ладно, как-нибудь и с этим разберёмся.

С каждой секундой становится всё темнее, а гроза грохочет в небе так, озаряя округу редкими вспышками молнии, что уши закладывает. Когда ж это всё закончится?

Я не вижу и не знаю, где Вик с Роджером, но не оборачиваюсь. Просто бреду, надеясь, что буря скоро выдохнется, сойдёт на нет. Ветер свистит над головой, норовя сбить с ног, повалить на землю. Ветка, подхваченная им в воздух, больно бьёт по плечу, но наплевать. Не стеклянный, не рассыплюсь.

В памяти оживают воспоминания, как лет в четырнадцать я сбежал из Интерната и долго бродил по городу. Не помню, куда шёл — тогда у меня почти не было цели. Хотелось просто почувствовать себя свободным от любого давления жестокого мира взрослых, в чьих руках были наши неокрепшие души. До сих пор не знаю, каким образом ноги принесли меня к аэропорту. Тогда я впервые услышал невообразимый гул взлетающих в небо самолётов.

Так вот, тот шум — полная хрень, писк комара, по сравнению с тем, что творится сейчас.

Кто-то хватает меня за плечо, но я пру вперёд буром, не обращая ни на что внимания. Нужно выбираться из этого проклятого места, пока нас не смыло к чёртовой бабушке. Вдруг становится немного светлее: достаточно для того, чтобы не брести вслепую. Протираю озябшими пальцами глаза, убираю назад прилипшие ко лбу волосы и останавливаюсь, чтобы перевести дух. Чёрт, такое чувство, что марафон пробежал на предельной скорости, а не из рощи пытался выбраться.

Шум постепенно стихает, и я даже слышу чертыхание идущего следом Роджера. Когда смотрю на него, мокрого и несчастного, не могу удержаться от смеха. Представляю, как сам выгляжу, и принимаюсь ржать ещё сильнее, буквально сгибаясь пополам. Упираюсь ладонями в колени и хохочу, несмотря на льющую на спину при этом воду. Наплевать, мне уже на всё наплевать. Пацана бы только найти.

— Придурок, — орёт Роджер, но и сам смеётся. Оскальзывается, падает на задницу и буквально воет от хохота, закрыв лицо руками, а могучие плечи сотрясаются, точно у Роджа истерика.

Викинг показывается, когда мы уже почти выдохлись, а дождь хоть и стеной, но уже не настолько непроглядной.

— Давайте двигаться к машине, — кричит он, стараясь заглушить очередной раскат грома. Получается еле-еле, но я слышу его, и это уже хорошо.

Точно, нужно идти в безопасное тепло автомобильного салона.

Но не успеваю сделать и шага, как замечаю здоровенный джип, несущийся по трассе в нашем направлении. Не знаю, может, водителю стало плохо, что он не нашёл ничего умнее, чем в такую непогоду мчать навстречу приключениям, но автомобиль, развив непостижимую скорость и виляя задницей, не думает тормозить.