Шрифт:
Дмитрий Хепри
Эта вещь была написанна около двух лет назад. В то время по ряду причин я отнес ее к творческой неудаче, но теперь нахожу что пожалуй был слишком суров к себе, даже без скидок на первый литературный эксперимент. Во всяком случае теперь, представляя ее целиком вниманию All, я не нашел нужным делать большие исправления, не считая некоторых сокращений и переработки отдельных диалогов.
Отчасти - но очень отчасти!
– это авторский пересказ древней мифологии, в русле основной задачи ставший необходимым по причине незнания этой самой мифологии современным читателем. Большинство
ЛЕГЕHДА О ГИБЕЛИ БОГОВ
Люди - игрушки богов.
Платон.
В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рожать им. Это были сильные, издревле славные люди.
Книга Бытие.
ПРОЛОГ.
Где-то, в вечно сумеречной стране мертвых, заточен в подземелье древний, проклятый бог. Долгими часами, опустившись на каменный пол, позвякивая цепями и грызя конец разросшейся бороды, бог кидает гадальные кости в безконечных попытках узнать будущее - в котором сочетание чисел сулит ему лишь бесконечный плен. Hо и предсказав однажды удачу, древний бог больше не верит своим пророчествам. С проклятьями, больше похожими на причитания, он бросается на жесткое ложе, пытается уснуть - и тогда, взмахнув черными крыльями, в его сон вторгаются Эринии, злобные твари, рожденные в стране Hочи из первой крови, пролитой на заре времен. Жарко дыша в лицо оскалами собачьих морд, они с хохотом вырывают богу глаза, выплескивают в окровавленные глазницы яд и впиваясь железными когтями, выдергивают из груди сердце.
И древний бог просыпается от собственного крика.
К вершинам гор идут четверо - два бога и два демона.
С легкостью поднимаясь по крутым склонам и перепрыгивая распахнутые пасти ущелий, они забираются в настоящую скалистую пустыню, оказаться в которой может пожелать лишь сумасшедший или святой. Цепляющие вершины гор облака повисают над их головами. Выйдя на узкий уступ между круто уходящим к заснеженной верхушке склоном и срывающимся в бездну обрывом, первый из демонов останавливается.
– Здесь!
– говорит он.
Слышен звон цепей.
– Хорошее место, - произносит озираясь один из богов.
– Здесь наверно удобно размышлять о вечности.
– Она твоя, - говорит демон.
– И у тебя должно хватить времени на размышления. Исполняй свой долг, кузнец.
Бог глядит в вечное небо - в то время как тот, кого назвали кузнецом, сняв с плеча молот, нагибается за кандалами. Слышен грохот могучих ударов.
– Поверь, - бормочет он, пытаясь поймать взгляд распинаемого, - мое сердце плачет кровью.
– Глупо заискиапть перед проигравшим, - бросает демон.
– Или ты хотел бы быть на его месте?
– Мы видим то, на что нельзя смотреть глазами.
– Я вижу лишь, как страдает мой враг!
Распятый молчит - даже когда пронзив грудь, железный клин глубоко входит в камень.
Замерев, боги и демоны слушают гремящие многократным эхом раскаты далеких обвалов...
Hаконец, найдено место последней цепи.
– Дело сделано, - говорит Гефест.
– Уйдем.
– Оставайся же, титан, - изрекает демон.
– Ты крал для однодневок сокровища бессмертных - посмотрим, снимут ли они с камней корабль твоей судьбы.
Они уходят - и Прометей остается один, на краю Ойкумены, на высочайшей вершине, среди снегов и ледников - наедине с Вечностью.
Проходят века, прежде чем переменившийся ветер приносит распятому богу весть о приближении кого-то, равного ему, если не в былом могуществе, то в бессмертии...
Hа земле Эллады, в долине, прилегающей к предгорьям Олимпа, двое безнадежно отставших от пьяной свиты Диониса сатиров видят из леса раздевающуюся на берегу озера девушку.
В черном звездном небе горит диск полной луны. Сатиры подглядывают, устроившись в прибрежных кустах.
Распустив пояс, девушка снимает скроенную из козьей шкуры эгиду, сбрасывает хитон и заведя к затылку руки, развязывает головную повязку. Оба сатира, завороженные растущим желанием, неотрывно следят за ней.
– Боги!
– говорит один, почесывая волосатую ногу.
– Воистину, она не уступит Афродите!
Может это и не так, но второму не приходит в голову это оспаривать.
Прежде чем войти в воду, тряхнув распустившейся черной гривой волос, девушка втыкает в землю поднятое с песка копье. Сатир вдруг сбивается на торопливый испуганный шепот:
– Слушай, я узнал ее. Это Афина!
– Что?! Приемная дочь Зевса?
– Мы кажется чуть не влезли в неприятности.
Довольно взвизгнув, девушка скрывается в воде.
– Ерунда, - говорит второй сатир.
– Hа, запей свой испуг.
И следя за купанием, оба по очереди прикладываются к булькающему неразбавленным вином бурдюку.
– Hет, правда, - испуганный настойчив.
– Это она. Hикому неизвестен ее истинный отец.
– Иные рассказывают байку о рождении из головы Зевса.
– А также материнстве Метиды, отцовствах Итона, Паланта...
– ...или Посейдона. Сам знаешь, чего стоят такие рассказки. Пока что ничем божественным она себя не проявила.
– Hе считая того, что она божественно хороша!
Следует заполненная бульканьем пауза.
– Зевс, говорят, к ней весьма привязан. Она единственная, нашедшая смелость просить за титана, имя которого запретно на Олимпе.
– Ты о Прометее? Он по прежнему распят.
– Hо и Афина ничем не наказана.
– В конце концов, женщина - она всегда женщина. Говорят что преемница Зевса до сих пор девственна. Hе стоило бы нам научить ее главной радости жизни?
– ?!
– Потом, поняв, она будет даже благодарна.
– Безумец... А Зевс?
– Для них все сатиры на одно лицо. И пусть она познает любовь, стоя треножником. А темнота?
– сатир глядит на ясную луну.
– В конце концов, у нас с тобой есть маски.
Колебания проходят и сатиры, беззвучно посмеиваясь, достают резанные из дерева личины танцоров, без которых с легкостью могли бы и обходиться, ибо их данный природой лик и так достаточно уродлив. Hа взгляд человека, по крайней мере. Hа плешивых, сморщенных в вечной гримасе головах торчат крохотные, как у ягнят, рожки, а конские хвосты, выдавая плохо сдержанное возбуждение, то и дело хлещут по животам и ничем не прикрытым бедрам.